— И мне? — не выдерживая, спрашивает Машенька.
— И тебе.
На глазах у Машеньки появляются слезы. Петя Струцкий, зардевшись, смотрит на нее и ерзает на стуле.
— А сейчас, — говорит капитан, поднимаясь, — я угощу вас еще кое-чем.
Он открывает портфель и достает пачку писем.
— Первые вести из дома. И главное, всем, всем!
…Едва вбежав к себе в комнату, вскрываю конверт. Вынимаю несколько листков, сложенных вчетверо. Мама! Я сразу узнал ее почерк, еще на конверте, — четкие, округлые буквы с характерным наклоном вправо. Непослушными руками разглаживаю страницы, читаю:
«Дорогой мой, ненаглядный сыночек! Твоя весточка была самой большой радостью в моей жизни. Видимо, бог наградил меня за все…»
Я невольно улыбаюсь: это не похоже на маму. Строчки плывут у меня перед глазами:
«Я отдала почтальону, который принес мне твое письмо, все деньги, какие были у меня в сумке. Он испугался, не хотел брать. Но я заставила его взять. И только я прочитала, что ты жив-здоров, как не могла усидеть дома одна со своей радостью. Я оделась и побежала на Пески, к тете Вере. Но по дороге, на мосту, со мной случилось несчастье: я встретила мою сослуживицу и хотела ей прочитать твое письмо, здесь налетел ветер и вырвал письмо из рук. Я закричала. Мы бросились под мост, стали искать письмо на берегу. Было уже темно, мы ползали на коленях, шарили по песку. К нам подошли какие-то прохожие: военный, ребятишки… Все стали помогать нам. Но так и не нашли письма. Наверное, оно упало в воду и его унесло…»
И дальше все шесть страниц заполнены волнующими подробностями. Мама пишет, что после того как дома перестали получать от меня с фронта письма, она обращалась с запросами в военкомат, в Москву. И отовсюду приходил один и тот же ответ: «Пропал без вести». Но мама верила, что я жив, гадала на картах. Часто карты выходили хорошие — красные. Но иногда попадались одни пики, тогда мама начинала плакать. Отец сердился, говорил: «А ты выбрось пики и гадай без них!» Однажды пришел ответ на запрос, что какой-то лейтенант, у которого были мои фамилия, имя и отчество, умер от ран в госпитале под Москвой. Мама с трудом добилась пропуска и поехала туда. Но оказалось, что это совсем другой человек, родом с Урала, старше меня на восемь лет.
Читаю последние строчки:
«Приезжай, родной мой, мы все тебя ждем. Целую крепко, крепко. Твоя мама».
Пониже приписка:
«Посмотри на твою старушку маму. Вышла плохо, так как снималась в «моменталке» на базаре. Со мной Люся, ты ее помнишь девочкой, она тоже ждет тебя с нетерпением. А на руках у нее Пушок, наш любимец».
Я лезу в конверт и вынимаю фотографию, которую сначала не заметил. На фотографии мама, постаревшая, но еще не старая, в осеннем пальто и потертой котиковой шапочке. Мама улыбается грустно и счастливо, вся как-то подавшись вперед, словно желая поцеловать меня и сказать что-то еще недосказанное. Рядом с ней девушка лет восемнадцати — преувеличенно строгая, с большими, широко расставленными глазами и пухлыми губами подростка. Люся? Да это же соседская девочка, я помню ее совсем ребенком. Какая она стала взрослая и красивая! На руках у Люси большой серый кот — с двумя носами и четырьмя глазами, по-видимому, он двигался, когда его снимали.
Письмо я прочитал залпом, но фотографию рассматривал долго. Голова у меня слегка кружится, я готов петь, плясать от радости.
Так почему же я молчу?
И вдруг меня охватывает подозрение: мама мне написала только о себе. А где же отец, сестра, дядя, бабушка?
Я снова перечитываю письмо — уже внимательней. Ага, вот строчка о сестре, я пропустил ее: «Наташа вышла замуж и живет с мужем во Владивостоке!» Об остальных — ни слова…
Я складываю письмо и прячу конверт в карман. Фотографию ставлю на стол. Смотрю на маму и понимаю: ей еще много хотелось мне сказать, но она сказала только приятное.
Выхожу из комнаты и сталкиваюсь с Бадиковым. Он недаром сияет: у него дома все в порядке, жена здорова, дети хорошо учатся. Он показывает мне фотографию застенчивой, длиннолицей, удивительно похожей на него девушки.
— Попробуй-ка вырастить такую дочь! — говорит он. — Тогда ты узнаешь, что такое жизнь!
У Лени Волошенкова тоже приятная новость: у него растет сын Артур. Когда Леня уходил добровольцем в ополчение, его жена была беременной. Леня наказал: если родится сын, назвать Артуром, а дочь — Джеммой, в честь героев «Овода». Сын родился через пять месяцев, когда Леня лежал уже в лазарете, в плену, где-то на старой польской границе.