Подходит Вернер, берет меня под руку, подводит к высокому, могучего сложения человеку. И снова замирает сердце. Так бывает всегда, когда чувствуешь обаяние личности. А этого голубоглазого богатыря угадываю сразу — Герберт Мис, руководитель западногерманских коммунистов.
Обмениваемся двумя-тремя фразами. Узнав, что я бывший узник Штукенброка, товарищ Мис спрашивает: думал ли я когда-нибудь снова приехать сюда и увидеть то, что вижу сейчас? Не успеваю ответить, к товарищу Мису подходит кто-то из распорядителей и приглашает всех за столы.
За столами царит непринужденная атмосфера. Речи не заготовлены заранее, ораторы выступают без бумаги — люди отчитывались о своей работе, говорили о предстоящих задачах, и каждый изъяснялся в привычной для него манере.
Я уже понял, что это собрание не просто «товарищеский ужин», а как бы смотр сил, определение позиций накануне предстоящей всегерманской манифестации. И вдруг заметил взгляд Вернера, спрашивающий, хочу ли я выступить? Кровь ударила в виски. Да, хочу. Вернер чуть заметно улыбается и показывает мне три пальца. Это значит, что у меня есть три минуты в запасе. Три минуты на то, чтобы собраться с мыслями.
Что мне сказать этим людям? Я не знаю, что ожидает их завтра. Вероятно, это будет еще более трудная, еще более упорная борьба с силами зла. Но те, кто собрался в этом зале, знают, на что они пошли. Подобно древним рыцарям, они смело идут вперед, подняв забрало, идут без меча, воюя лишь с помощью слова. Они воюют за счастье своего и других народов, и это самая благородная «война», которую когда-либо знала Германия. И хочется верить в торжество добра, мужества и верности. Я почему-то вспоминаю о мюнстерских клетках на шпиле церкви, в которых когда-то на глазах у людей погибли, но не сдались последние герои крестьянской войны. А имена героев будет с благодарностью повторять народ.
Что ж, я готов. Встаю, начинаю и… обнаруживаю, что заготовленная мной схема трещит. Оказывается, я боюсь высоких слов! Мы все боимся высоких слов, будто наши дела недостойны их. И я стыдливо не говорю — «рыцари». И о «героях» тоже не говорю — нахожу какой-то более скромный синоним… Но заканчиваю так, как и было в мыслях, — выражением уверенности в победе добра и здравицей в честь людей, олицетворяющих мужество, верность и солидарность. Последнее слово вырвалось непроизвольно, когда мой взгляд упал на сидящих за одним столом Алексея Кирилловича, Бастиана и еще гостя, приехавшего из Нидерландов, богатыря, в прошлом тоже военного, с шапкой седых волос и резкими, словно вырубленными, морщинами на темном, как кора дерева, лице.
Сажусь. Мои пальцы похолодели. Но, кажется, я зря волнуюсь: дело сделано, все нормально. Ловлю в конце стола, за чьим-то плечом, лицо Герберта Миса — голубые глаза тепло лучатся. Алексей Кириллович сочувственно подмигивает. Молодежь, столпившаяся у стола «а-ля фуршет», даже аплодирует. Кто-то сзади дружески-одобрительно касается моего плеча. Оборачиваюсь: никого. Наверняка это Вернер: как добрый дух — осенил и скрылся.
Вскоре вниманием собравшихся овладевает новый оратор. Это кудлатый парень — студент или молодой рабочий в бело-голубой полуспортивной курточке. Он говорит, что только что вернулся из поездки в одну из соседних земель, где «а́ми» готовятся устанавливать свои ракеты. Показывая всем исцарапанные руки, юный доброхот мира называет их «вещественными свидетелями» готовящегося акта, позорного для Германии. «Я трогал ими проволочные заграждения, похожие на ограду гитлеровских концлагерей. Видите запекшуюся кровь — пусть это будет первая и последняя кровь, пролитая немцем!» Ему аплодируют. Вскакивает девушка, запальчиво читает стихи поэта Петера Шютта, сочиненные на волнующую всех тему: