— Холст ветхий… Прошит и опечатан. Печать египетская.
— И что на ней?
— Ну, Виола, дружок, ты уж совсем хорошо обо мне думаешь. Я же не египтолог и не так чётко знаю иератическое письмо. Да и сохранность неважная. Давай, Август, вынимай его.
Я вытащил золотую змею сквозь дыру в мешке. Вернее, она сама вывалилась из ветхой ткани, тяжело звякнув, отчего все вздрогнули.
— Ну конечно… — Ирэна пригляделась. — Ничего древнерусского. Напоминает Микены. Просто гладкие бляхи со скупым орнаментом, крупные полированные камни без всякой гравировки. Очень архаическая работа, если не сказать — примитивная.
— Но в «Смарагде» — совсем другое описание.
— Эх, Август, до «Смарагда» его успели уже сто раз переделать. Вот что: убирай его с глаз долой в этот портфель вместе с мешком. И неси назад, а то мне страшно стало.
— Да, ты права. И меня всего что-то выворачивает. Не хватало ещё помереть на самом интересном месте, — дрожащими руками я запихал золото обратно и, поднимаясь, услышал сзади голос Ирэны:
— Фома! Живо звони Игоряхе.
Гектор сидел у Реки, глядя на страшные чёрные волны и седые призраки, веющие над волнами. Лодка близилась. Но слишком медленно, казалось — ещё несколько стадий отделяет его от заветной цели.
— Это лишь кажется, — сказал Гермес.
Гектор оглянулся. Бог был рядом.
— Здесь нет времени, — продолжал он. — Поэтому, когда попадаешь сюда, поначалу чувствуешь мучительное беспокойство. Но беспокоиться не о чем. И ждать нечего. Здесь ничего не происходит.
— Я устал.
— Подожди. Теперь уже скоро.
Машина ехала почти в полной темноте, призрачный свет ламп казался тусклым и нереальным. Игоряхин автомобиль вёл Фома, а я сидел рядом с ним, а сзади — Виола, Эйрена, Бэзил. Имелся и ещё один пассажир. Наверху был закреплён длинный чёрный ящик — гроб, в котором находилась царица. Так мы и мчались — с чёрным гробом, плывущим в чёрном воздухе.
Всё было чисто, никто не следил.
До Старо-Голутвина мы добирались долго, около часа. А обратный путь занял всего несколько минут. Миновались: Боброво, Новая Стройка, изящный деревянный театр Струве, похожий на резную шкатулку; потом одноэтажные домики начала XX века сменились сталинскими домами, мелькнула больница и рабочий посёлок, и Петропавловское кладбище показалось, снесённое, посреди которого горел адским пламенем вечный подземный огонь из сатанинской звезды, — Старый Город пошёл — и миновался.
Когда въезжали в Кремль, на Брусенскую, Фома невольно сбросил скорость. Жутко было от всей этой гнетущей черноты, от полночи, от глухого мрака, от ужасного груза над нашими головами и вещего Пояса у меня на коленях — в дряхлом портфеле, вместе с истлевшим мешком и египетской печатью.
И чем ближе мы подъезжали к цели, тем сильнее щемило сердце. Вот уж и Блюдечко; автомобиль въехал меж двух перекошенных пилонов и тихо покатился направо, вдоль обрыва.
Странное зрелище открылось нашим глазам: В центре Блюдечка горел огонь. И вокруг него собрались идолы, числом около семи, все эти Перуны, Велесы, и как их там. Они стояли и беседовали. О чём? Что интересного произошло за год в их Городе, откуда они были изгнаны новым князем?
В реке плескались русалки.
А ниже, у самой реки, тоже горели огни, и молодёжь веселилась; бегали в белых рубашках, прыгали через костёр, пели песни, венки плели.
И просвечивая, проступал через мрак частокол древней крепости.
Остановились.
Вышли в эту призрачную крепость.
— И как же мы будем спускать её вниз, к воде? Или, может, вообще не надо, корабельщики сами разберутся? — раздумывала Виола.
— Нет! — решительно отрезал я. — Гроб непременно надо стащить вниз, к самому урезу.
— Верёвками, — сказал Бэзил. — Я специально в багажник много верёвок положил. И тащить-то не нужно. Она сама будет скользить по траве, успевай только придерживать.
— Погодите, — сказал я. — Откройте крышку. Мы сразу положим туда Пояс, чтобы уж больше не возвращаться.
Открыли гроб.
Луна осветила белые гробовые пелены и зловещий чёрный лик.
Я извлёк из портфеля золотую змею, упрятал её обратно в холст и положил царице на грудь.
— Закрывайте.
Крышка надвинулась. Бэзил с Фомою быстро всё увязали верёвками. Кряхтя, мы подтащили ящик к обрыву и пустили вниз, ногами вперёд. И действительно: едва только сил хватало сдерживать. Мы шли по старой белокаменной лесенке, а короб с мумией полз рядом, как бы сам собой.
Как вспомнишь это — холодный пот выступает.
Наконец, мы сошли вниз.
От воды веяло холодом, речным илом, воздух горчил свежей зеленью и мистическим дымом. Мне казалось, что наши финно-славянские предки заметили нас и, хихикая, комментировали наши муки на каком-то своём полумордовском наречии и показывали пальцами в нашу сторону.