— Кажется пора? — спросил Гермес.
— Я готов, — отвечал Гектор.
Воздух вокруг них стал зыбким, как от огня, и они исчезли. Впрочем, никто не заметил их исчезновения, только Кассандра.
Она видела духовными очами. И скучным и постылым казался ей обыденный мир! И если ради такого зрения нужно стать сумасшедшим — мы наденем сумасшествие, как царский плащ!
В костёр падали таинственные книги, гадания и древние путеводители по той стороне: «Книга перемен», «Книга Орфея», «Деяния Джеди из джеда Снофру — во времена славного фараона Хуфу», «Вавилонские сокровища», «Халдейская магия», «Жизнь Аполлония Тианского», «Даипнософисты», не меньше дюжины хиромантий, несколько десятков астрологических свитков, волшебные лозы и причудливые узлы, «Опыты Альберта Великого», сочинения Парацельса, Нострадамуса, труды Иоханна Фауста, «Каббала» и сочинения поздних мистиков и духовидцев. Огонь схватывал бумагу, и она мгновенно вспыхивала багряными цветами, скручивалась и спадала чёрными розами вниз, в могилу.
Летели в костёр — магические чётки, старинные доски для общения с духами, чёрные одеяния, расшитые тайными знаками. Дерево, краски и ткани вспыхивали самоцветными блёстками. От брошенных в пламя трав исходил пряный, томительный и дурманящий аромат, волны его бродили по всему саду вереницами призраков.
И нарастал ровный и грозный гул: сначала его можно было принять за голос огня, но для этого костёр был слишком мал. Духовная энергия нагнеталась в воздухе, призраки беспокойно вьюжились и стенали. И всё слышнее становился гул: как будто рядом ревел огнём исполинский костёр.
И вот уже запылал весь огромный сруб, воздух тянулся в прогалах, оставленных между брёвен, тяга всё увеличивалась, и огонь поднялся, казалось, до самого неба.
И вскоре жар стал нестерпимым, он во много раз превосходил пылание Гелиоса. И народ стал отходить всё дальше и дальше от костра. Солнце проливалось, как раскалённая смола, и смотреть на огонь было уже невыносимо.
И троянцы начали постепенно уходить в Город. Главное было сделано: тело предали огню, а костёр будет пылать ещё долго.
Небо уже стало тёмным, Селена взошла, и только на западе алыми углями дотлевал закат, а небо над зашедшим солнцем переливалось синими, опаловыми, золотыми тонами.
Из дому пролегла дорожка света от горящего окна, а в полутьме, в молочных отблесках луны и багряных бликах заката, жемчужно мерцали гроздьями цветов таинственные вишни. А внизу, где темнее были сумерки, яркими рубинами горело кострище.
Давно была разбита и сброшена в могилу алхимическая посуда, почти сгорели деревянные предметы, но бумага ещё тлела, ещё тлели тяжёлые кожаные переплёты старинных книг.
— Они долго будут гореть, — сказала Ирэн. — Пошли в дом, помянем прошлое.
Мы были как в боевом шатре. За стенами шумел лагерь, войско готовилось к ночлегу. Горела свеча, и в её тихом мерцании из мрака выступали со стен бронзовые щиты, шлемы, мечи топоры. Или это отсвечивали бронзой рамы картин, посуда, металлические украшения?
Догорал камин, и мы сидели около тлеющих углей и говорили о Трое.
— Почему всякое большое дело заканчивается пожарищем? — спрашивала Виола.
— Потому что мир — огонь, и всё на огонь обменивается, — отвечал я.
— Ты всё мусолишь своего Гераклита, Август, — отозвался Фома. — Что ж, он великий философ — и только. По большому счёту, всё его учение сводится к доброму старому экпюросису — мировому пожару, после которого вселенная возникает заново. Жалкая и совсем неутешительная перспектива.
Тут мне стало немного обидно.
— Согласись, Фома, что философия — вовсе не успокоительное лекарство. А что до катастрофизма, то разве Библия не о том же самом толкует?
— Как ты наивен! Библия, прежде всего, говорит о вещах, не поддающихся уничтожению. О духе. Пойми: греческая философия и, прежде всего — нежно любимый тобою Гераклит — исповедуют какую-то дурную бесконечность, бессмысленно повторяющиеся жизненные циклы. Дубовая индоарийская идея!
— А у твоих семитов лучше?
— Да, лучше. Еврейство и христианство открыли миру линейность движения. Мир имеет смысл, он развивается! Он создан Богом в точке альфа и исчезнет в омеге в день Страшного Суда. Но духовное не будет уничтожено!
Ты пойми: ведь и Гектор, и Приам, и все троянцы — это никакая не сказка. Это реальные люди, которые и сейчас живы. И духовный образ Трои остался. Вот мы сидим сейчас: то ли в лагере воинском, то ли за стенами Трои. И как прежде громадны священные стены, и как прежде воины Города готовы к битве, и сверкают по стенам начищенные щиты и шлемы, латы и мечи. Неужели ты не видишь огней в очагах, не слышишь говора воинов, не видишь блеска оружия?