— Я буду продолжать, — объявил он Маргарет два месяца спустя, когда вышел из больницы.
— Если б только я могла побольше тебе помочь, — вздохнула она.
Но дело оказалось не так-то просто. Обнаружились какие-то юридические сложности, связанные с правом собственности на чертежи. Эдвард, разумеется, и не думал ничего оформлять. Явились родственники из Амстердама и все сгребли. Эдвард неделю целую лез на стенку, рвал и метал, грозился судом, писал бешеные письма. Маргарет помалкивала. Оба знали, что ничего он не может поделать.
Месяц спустя он смылся — прочь из Европы. Сначала в Дамаск, но нигде не находил себе места, мотало. Киркук, Сулеймания, Халабия[33]. Кидался в горы. Посещал шейха Махмуда в пещере. В Халабии чуть не подох. Заражение крови — левая кисть и рука. Когда вернулся поздней осенью в Лондон, сказал Маргарет:
— Старею. Все, хватит, это было в последний раз. Больше никогда не сбегу.
Никогда не говори «никогда». На другое лето в Париже он встретил Митьку.
Прошел месяц. Вдруг накатило, и написал Маргарет — она еще оставалась на вилле. Приезжай, мол, к нам в гости. Как ни странно, она ответила, что приедет.
Эдвард подыскал себе мастерскую на Рю Лепик. Маргарет, улыбаясь, одобрительно ее оглядывала, пока он готовил чай.
— Ты на такое местечко даже права не имеешь, мой милый. Ответил — мол, придется заняться скульптурой, чтоб оправдать свое существование. Говорили по-французски. Затея Маргарет: все эта ее тактичность. Но из Митьки не удалось ни единого слова вытянуть. Сидел, смотрел на них, время от времени — украдкой — сдвигая с глаз светлую прядь. От удивленной улыбки Маргарет ничто не могло утаиться. Задавала свои вопросики:
— А кто вам носки штопает? — и
— А кто из вас завтрак готовит?
Нет, это становилось невыносимо. Пришлось снабдить Митьку пятью франками: вытурить в кино. Маргарет смотрела на этот трогательный спектакль с улыбкой.
Остались наедине. Глядя в окно, хмурясь, руки в карманах, он спросил без прелюдий:
— Ну?
— Что ну, милый?
Он еще больше нахмурился:
— Как он тебе?
— По-моему, прелесть, — нежно выпела Маргарет. Начинало накрапывать. Он отвернулся устало от мокрой оконницы, медленно прошел по комнате, сел на диван:
— Дурак я, что тебя сюда пригласил.
— Намекаешь, мой милый, — дура я, что приехала?
— Нет.
— Должна признаться, — сказала Маргарет, — главным образом, я это из любопытства.
— Не одобряешь.
— Неужели мое одобрение столь существенно для твоего счастья?
— Наоборот.
— Но тогда…
— Суть в том, — он сказал со своей беглой, несчастной, нехорошей усмешкой, — что тебе надо было окончательно убедиться, что исключение и впрямь подтверждает правило.
Она со вздохом спросила:
— Стоит ли нам в этом копаться?
— По-моему, не мешало бы. Разнообразия ради. Она смолчала.
— Но вот ты скажи, Маргарет, просто мне интересно. Что ты имеешь против Митьки?
— Против этого ребенка? Да я его толком и не разглядела.
— Этого ребенка? — передразнивая ее тон. — Да ты, кажется, рисуешься, моя радость?
— Ну, может быть, разве что чуточку, — она улыбалась. — Но ей-богу, я же ничего абсолютно не говорю против… Митьки, да? Какое милое имя.
— Очень. То есть ты считаешь, что такие вещи всегда обречены на провал?
— Нет, почему. Не всегда. — Она запнулась. — Не для всех.
— Но для меня?
— Да, Эдвард, признаться, я так считаю.
Повисла пауза. Он осторожно прочистил горло; спросил уже другим, примиренным тоном:
— Почему?
— Ну, не знаю. Не твой стиль. Это так… — вдруг она осеклась, против воли усмехнулась. — Ой, Эдвард, прости, но я просто себе не представляю — ты и…
— Давай-давай, уж выкладывай свою остроту.
— Какие остроты. Иди по крайней мере… ой, нет, не могу, это так смешно, это как…
— Ну?
— Как няня при ребеночке. Или гувернер в благородном семействе.
— Спасибо большое.
— Прости, Эдвард. Ты же сам меня к стенке припер, знаешь ли. Но все так и есть. По-моему, тут бы надо абсолютно не иметь чувства юмора. А у тебя его слишком много.
— Может, не так много все же, как тебе кажется.
— Милый, но ты не сердишься, нет? — Нет.
— Сердишься.
— С чего бы. Мне исключительно интересно. Снова она вздохнула.
— Ох Господи, поздно уже. Я пойду.
Он проводил ее вниз на несколько маршей.
— Милый, — она вдруг сказала, — знаешь, я очень надеюсь, что ошибаюсь.