Сад против 15-й линии на берегу Смоленки. Когда я прохожу мимо него, мне всегда кажется, что когда-то здесь произошло что-то важное для меня. Но в то же время я отлично знаю, что ничего — ни хорошего, ни плохого — у меня здесь никогда не случилось. И с годами этот невзрачный сад кажется мне все таинственней. И таинственность эту порой распространяет он на все (в мире).
В будущем, быть может, людям не надо будет ходить на работу — на завод, скажем. Дома будет пульт — и они будут нажимать на кнопки, сверяться по телеизображению — и станок будет работать, выпускать продукцию. Встречаться люди будут лишь на общих собраниях. Тут возникнут проблемы общения, разобщения. Совершенство техники нарушает общность людскую.
Мы учимся у старшего поколения — и одновременно вступаем с ним в спор — с одними в сердитый, с другими в дружеский.
Он владел странным искусством. Положив на стол тряпку, он осторожными движениями пальцев придавал ей человеческие черты, или делал ветки дерева, или еще что-то. Несколько склеенных тряпок с человеческими лицами висело у него на стене. Как это искусство называется — не знаю до сих пор. Там многое зависело от освещения, от теней.
Инвалид Белаво верил в Бога, но каким-то странным был его Бог. Белаво считал, что сперва (неизвестно как и почему) появился земной шар со всеми его обитателями, а уж потом — Бог. Бог не над всем властен, потому что не он создал мир.
16 лет. Белые ночи. Чтение Гамсуна и Брюсова. Наташа. Мать и сестра на даче.
Молодой солдат вел меня на КП по неровному полю, где кое-где лежали выкопанные из земли нашими разминерами неприятельские противотанковые мины — этакие сковородки, закрытые с двух сторон. Солдат присел на одну из таких сковородок — это совсем неопасно, пояснил он. Они на танк рассчитаны, а не на человека. Может быть, он желал показать мне свою лихость, смелость, пренебрежение к опасности; а может быть, он действительно считал, что противотанковая мина никак не может сработать под человеком. Но я слыхал, что механизмы таких мин, долго пролежавших в земле, или теряют свою силу, или, наоборот, приобретают повышенную чувствительность — и вполне могут сработать и под тяжестью человека.
Он расселся на мине, а я, как дурак, стоял возле него. Полной уверенности, что она не взорвется и не разнесет вдребезги нас обоих, у меня не было. Однако, хоть я был в лейтенантском звании, а он солдат, приказать ему встать и шагать дальше я не мог: он бы подумал, что я боюсь. Отойти от него подальше я тоже не мог — он это явно бы счел трусостью, и «слава» о трусости военного корреспондента разнеслась бы по всей армии. Наконец он встал — и мы пошли дальше. Потом он опять присел на мину, но на ней сидел недолго. Потом мы пошли дальше. Его разговор стал более доверительным. Видимо, он счел, что я выдержал этот странный экзамен.
Какие бы чудеса мы ни видели во сне — главное чудо в том, что мы видим их закрытыми глазами.
Ощущение первозданности мира. Утром, не проснувшись еще до конца, подхожу к окну. Вижу деревья, снег, собака бегает. Вижу, но еще не знаю, как все это называется. Еще не проснулся. (Мир еще не имеет наименований.)
Она говорила так: если ты хорошо прожил свою жизнь, если делал добро для людей, то тебя будут помнить без всякого надгробного памятника. А если ты жизнь впустую прожил, то, опять-таки, надгробный памятник тебе не поможет.
В те времена честным легче было быть. Меньше было соблазнов. Нужна новая степень честности.
Блокада. Труп ребенка, защемленный горизонтальными дверями бомбоубежища в саду, напротив Зверинской ул[ицы].
Городские частушки 30-х годов:
Юбку новую порвали И подбили правый глаз, Не ругай меня, мамаша, Это было в первый раз. Открывай, мамаша, двери, Дочка с вечера идет, Юбка рвана до кармана И портки в руках несет.Рабфаковка — бывшая проститутка. Об этом нас, ребят, предупредил завуч (или кто-то из педагогов), сказал, чтобы вели себя с ней тактично. И все относились к ней очень тактично. Она была блондинка, бледная, миловидная. Ни в повадках, ни во внешности ничего проститутского в ней не было. Какая-то хрупкая незащищенность в ней была. Училась она очень старательно.
Бывший вор знал много воровских блатных песен. Я тоже знал (и знаю) их немало. Иногда мы с ним — в ночную смену, когда он дежурил у соседнего горна пели поочередно.
Он очень любил такую песню:
Зачем я встретился с тобою, Зачем я полюбил тебя, Знать, мне назначено судьбою Идти в сибирские края. Придет цирульник с острой бритвой... И еще он пел с надрывом: Сижу один я за решеткой, В окно тюремное гляжу, А слезы катятся, братишки, ручейками, По исхудалому лицу. Зачем ты ходишь пред тюрьмою, Зачем ты мучаешь меня, Ведь ты гуляешь, курва, с кем попало, Совсем забыла про меня.