- Вы сказали мне, что ваш отец умер в шестьдесят лет, бедняга. Ну да, когда я познакомился с ним, в сороковом, в Берлине, ему должно было быть пятьдесят пять. Но он хорошо выглядел, казалось, был крепок, как бык. Отчего же он скончался так рано?
- Болезнь. Скоропостижно.
Вейнфельд раскурил сигару.
- Что же вы хотите узнать о своем отце?
- Мне мало что было известно о его жизни. Вам понятен мой интерес, мистер Вейнфельд?
- Он более чем законный, мистер Маскаро.
- Что мой отец делал в Германии?
- Ваш отец был деловым человеком.
- Это мне известно. Он занимался строительством.
- Я тогда ведал политическим контролем в военной промышленности, а ваш отец принимал участие в финансировании той продукции, которая имела жизненно важное значение для нашей войны.
- Понимаю.
- Но вы не должны думать, будто он был обычным бездушным капиталистом вроде этих американцев, которые поглощены заботой только о прибыли. Я искренне восхищался вашим отцом, потому что он был нашим настоящим другом. Он верил в чистоту нашего дела.
- Но чем он конкретно занимался?
Вейнфельд посмотрел на Аликино, стараясь угадать, что ему известно. Наконец решил, что это не имеет значения.
- В этом нет ничего секретного, тем более такого, что следовало бы скрывать. Астаротте принимал очень активное участие, использовав все свои знания и способности, в строительстве наших лагерей смерти.
- Крематории, газовые камеры...
- Да, это огромная работа по тщательному очищению человеческого материала, и ей втайне всегда завидовали наши победители.
- Предполагаю, именно потому, что камеры были совершенны.
- Конечно. Я и сам убедился в этом, позднее, когда стал комендантом лагеря в Померании. - Волнующие воспоминания заставили его подняться. - Эта огромная работа действительно могла изменить ход истории. Будь она доведена до конца в полном объеме, мы жили бы сегодня совсем в другом мире, гораздо лучшем, это несомненно.
- Мистер Вейнфельд, мой отец всегда носил перчатки?
- Перчатки?
- Да, и летом тоже.
- Мне кажется, нет. Извините, не понимаю.
- Когда отец вернулся в Италию, он не снимал их. Я не видел его рук без перчаток.
- Может быть, они были искалечены. Раны. Ожоги. Я тоже был ранен осколком вот в это плечо. - Он потрогал его. - Возможно, хотел скрыть потерю пальцев...
Аликино внезапно захотелось уйти. Ему уже достаточно было этого разговора, из которого, впрочем, он получил подтверждение, что некоторые его догадки не лишены оснований. Существовала определенная связь между строительством печей в крематориях и красными, словно обваренными, руками отца. Этот цвет был вызван не ожогами, не пламенем, а был клеймом, несмываемой печатью.
Удивленный внезапным решением Аликино уйти, мистер Вейнфельд предложил ему задержаться еще ненадолго.
- К тому же, может, и дождь пройдет.
Аликино взглянул в окно.
- Если станем ожидать, пока он пройдет, думаю, мне придется провести тут несколько дней.
- Вы еще работаете, мистер Маскаро? Вам, наверное, уже можно выйти на пенсию? Не помню, говорили вы мне или нет, где работаете?
- В секторе информатики в "Ай-Эс-Ти".
- Да, говорили. У меня много акций "Ай-Эс-Ти". У них хороший курс на Уолл-стрит. Вы женаты, мистер Маскаро?
- Нет.
- А я был женат трижды. Сначала в Германии, потом в Канаде и вот здесь. Но думаю, что самый правильный выбор сделали вы.
Аликино ожидал, что, открыв дверь, Вейнфельд проводит его нацистским приветствием, но тот, напротив, горячо пожал ему руку:
- Вы должны гордиться своим отцом. Надеюсь, скоро навестите меня опять.
После короткой пробежки до машины Аликино показалось, будто он, как был, в одежде, нырнул в бассейн.
Вероятно, ливень еще более усилился.
5
Второго октября, в среду, Аликино вошел в свой кабинет и надел белый халат. Он решил не снимать жакет из тонкой шерсти, который носил в эти дни. С годами его чувствительность к холоду возросла.
Memow, казалось, был в хорошем настроении. Едва только пароль запустил в действие его механизм, он быстро написал короткую сентенцию дня:
Жизнь сгорает, словно зажженная свеча. Свечи, сделанные из хорошего воска, горят дольше.
Аликино несколько раз перечитал это изречение. В каком-то смысле, косвенно, оно относилось и к нему, к его жизни, к ценности прожитых им шестидесяти лет.
Прошлые годы оставили след на его лице, отражавшемся в мониторе, но он никак не ощущал их. И если бы ему самому нужно было определить собственный возраст, который он совершенно не замечал, как не замечают удобную одежду из прочного материала - или качество свечного воска, - то он дал бы себе не больше сорока лет.
На двадцать лет меньше. Как раз те годы, что он прожил в Нью-Йорке. До сих пор они казались какими-то чужими, не принадлежащими ему: словно он прожил их за счет кого-то другого, с кем даже не был знаком.
Он без колебаний возвратился к реальности - в свой кабинет, к Memow, которому полагалась заслуженная похвала. Его пальцы уверенно задвигались по клавиатуре.
Молодец, большой молодец. Давал ли я тебе когда-нибудь сведения о Паскале?
Нет.
- Не важно.
Машина не могла слышать его, но Аликино доставляло удовольствие иногда свободно выражать свои мысли вслух.
Засветились красные буквы и цифры, сигналившие, что сейчас появится имя особого должника. Потом зеленый текст ковром развернулся перед его глазами, в этот момент еще немного рассеянно смотревшими на экран.
ОД Аликино Маскаро.
Аликино пришлось сделать некоторое усилие, чтобы понять, что на экране появилось его собственное имя. Несколько секунд он сидел недвижно, созерцая надпись, которая, казалось, трепетала от нетерпения.
В нижней части экрана замигал маленький желтый треугольник. Это означало, что оператор, работающий на терминале, - Аликино - должен немедленно ответить.
Аликино нажал обычную клавишу:
Прошу подтверждения центрального архива.
Ответ не заставил себя ждать:
Подтверждено. Ошибки нет.
Теперь, нажав другую клавишу, Аликино должен был передать имя в компьютер административного центра. Вся операция - появление имени на экране, запрос и ответ о подтверждении, передача имени в административный центр - занимала не более шестидесяти секунд. По окончании этой решающей минуты вступал в действие неумолимый механизм, который вел должника - без какой бы то ни было возможности уклониться - к оплате своего долга.