У твоего Аликино Маскаро, который живет в Риме, должна быть душа?
Не знаю. Не думал об этом. Он может обойтись и без нее.
Ты даже не подумал о том, что твое новое "я" может не понравиться тебе?
Так начнем или нет?
Когда угодно.
Ты должен писать в настоящем времени, то есть так, как будто события происходят сейчас.
В Риме сегодня тоже 8 октября 1985 года.
Аликино посмотрел на часы:
Почти час дня.
Около семи часов вечера в Риме. А день тут был прекрасный, солнечный и даже жаркий.
Продолжай, Memow.
Несколько секунд на экране ничего не было. Машина, казалось, погасла. Но вскоре курсор снова повел строку, поначалу неторопливо, как бы осторожно.
Когда-то я любил октябрь в Риме.
Аликино почувствовал, как у него перехватило дыхание. Ему пришлось откинуться на низкую спинку вращающегося стула. Выходит, удивительная идея его действительно начала осуществляться и, самое главное, оказалась возможной. Вымышленный Аликино подал первый признак жизни, высказав логичное, законченное суждение.
Мысль Аликино обратилась к доктору Франкенштейну и его творению - к этому плоду надежды, которую люди возлагали в начале прошлого века на науку, - но он не мог задержаться на этом. Видеотекст Memow вновь стремительно побежал по экрану.
Теперь и он осточертел мне со всем хорошим, что в нем есть, с его мягкими и теплыми красками и всем прочим, на что тебе наплевать, потому что все это задевает твои чувства.
Так много на свете всего, что я ненавижу, что ранит меня до самой глубины души. Слишком многое, я и сам признаю это, когда моя неуступчивость, мое неизменное недовольство, сама моя жизнь назло всем и вся делают меня до крайности агрессивным и вынуждают реагировать сверх всякой разумной меры. Разумная мера? Слова, лишенные смысла, потому что относятся к такому типу людей, каких теперь давно уже нигде не встретишь, - последние приличные люди, люди эпохи Просвещения. Ладно, оставим все это.
Мрачное выражение на моей физиономии - некая грубая мешанина саркастического добродушия и плохо скрываемой злобы - появилось, упрочилось и окончательно закрепилось с тех пор, как я живу в Риме, в этом отхожем месте, и чем больше я узнаю его, тем с большим трудом выношу, и если прежде презирал, то теперь яростно ненавижу. Должно быть, это происходит оттого, что продолжаю тут жить и не в силах как-либо отличиться от этих трех с половиной миллионов индивидуумов, отдаленно напоминающих своим обликом людей, которые виноваты в том, что позволили Риму наградить себя званием столицы.
Какой выпад. Какой пафос. Каким бы я был Савонаролой.
Изумленный Аликино набрал фразу:
Я не давал тебе никаких сведений о Савонароле.
Не отвечая, Memow продолжал:
Но хватит о Риме, я не в силах даже обидеть его. Беда в том, что мне нисколько не становится легче, когда сую все это дерьмо в мешок сорокалетнего бездарного правления. Будь это проблема одного только Рима, так ведь вся страна смердит.
И злюсь я прежде всего на себя. Потому что хоть действительно все время строил гримасы отвращения, тем не менее в конце концов принял все то, что ненавижу, что раздражает меня.
К примеру, я только что закончил долгую партию в теннис на закрытом корте. Я люблю теннис и просто как игру, а еще и как последнюю возможность обрести защиту для своего шестидесятилетнего тела, которое безвозвратно теряет силы и разваливается. Но мне всегда были очень противны члены всяческих кружков и частных клубов. И все же я тоже стал членом теннисного клуба, одного из многих, которые процветают за счет того, что новоявленным снобам необходимо как-то выделиться, порисоваться в более ярком свете. Я сделал то же самое.
Корты на набережной Тибра, ресторан и все прочее. И завсегдатаи исключительное дерьмо. Я убежден, что мне довелось - очевидно, в виде наказания Божьего за мои прегрешения - познакомиться с самыми отвратительными людьми в столице.
Как же я вспотел, черт возьми. Уже стемнело, но если б я не победил его, этого дурака (кажется, какой-то известный коммерсант), думаю, что выбросил бы мячи, свои мячи, настоящие, в реку.
Наступила пауза. Потом Memow медленно вывел:
В Риме после тенниса тоже принято принимать душ?
Аликино ответил:
А почему нет? Тебе кажется это существенным?
Тебе известно основное правило, которого придерживаются в ИКОТ, в японском институте технологии компьютеров нового поколения?
Знаю, что и они, решая проблему компьютеров пятого поколения, тоже отказались от последовательного метода фон Ньюмена при "параллельной" обработке информации.
Основное правило состоит в том, что информацию нельзя подразделять на главную и второстепенную. Обработка материала строится на гипотезе, будто все сведения расположены на одном уровне.
Для меня это лишь вопрос срочности.
Memow продолжил свою работу.
Ресторан полон народу, привлеченного многообещающим вечером. Профессионалы, конструкторы, несколько альфонсов, пара опытных шантажистов, ас авиации, ............ естественно, и еще один ......... коммерсант-оптовик. И всякого рода проститутки: жены, любовницы, девки, все жаждущие, судя по взглядам, улыбкам, сигаретам, виски, ухватить хотя бы за хвост свою долю развлечений.
Стоп.
Аликино остановил текст:
Отчего эти пробелы, пропуски слов?
Я должен был написать "фашист", но не располагаю достаточной информацией.
У меня нет времени дать ее тебе. Продолжай, Memow.
Аликино нажал кнопку "пуск". Машина снова принялась писать.
Шеф желает видеть меня на кухне.
Всякий раз, когда я бываю там, повторяется одна и та же сцена, жалкая комедия. Повар притворяется, будто хочет узнать мое мнение о качестве приготовленных им блюд, а я делаю вид, будто серьезно и вдумчиво изучаю и хвалю его свинства. Эта нелепая ситуация объясняется тем, что, несмотря на все мои претензии в искусстве кулинарии, я никогда не посмел бы поставить в неловкое положение наемного повара. Опять дает себя знать - как я ни подавлял ее в себе - моя прежняя застенчивость.
Рагу из кролика. Мороженого, естественно. Превосходно, мой друг, тут все в порядке. Хуже всего другое - чтобы довести игру до конца, я вынужден отказать себе в выборе другого блюда. Что поделаешь! Святое терпение, Пресвятая Дева и Матерь Божья.