Я охотно схватил бы ее сейчас за плечи, встряхнул бы как следует, расшевелил бы, чтобы она хоть как-то, пусть даже бурно, отреагировала на мои слова. Однако порыв этот у меня тут же пропал. Тем не менее я почувствовал себя спокойнее.
- Послушай, сегодня ночью я ввязался в игру. И все спустил. Заметно, нет? Триста тысяч лир. Но я не тронул деньги, что у нас в банке. Поверь мне. Если они нужны тебе, они целы.
Она машинально кивает.
- А почему ты никогда не попросишь у меня денег?
- Стараюсь обходиться теми, что есть у меня.
- Но ведь совсем необязательно тебе одной тянуть лямку и ломать голову, как сэкономить. - Я опять раздражаюсь. - Твоя мудрость унижает меня. Понимаешь ты это?
- Тебя все унижает, все раздражает, все против тебя.
- Я хочу, чтобы ты просила у меня денег, - денег, чтобы швырять их на ветер, вот!
- Если у тебя есть лишние, почему бы не дать их мне? - предлагает Джакомо, входя в комнату.
Он полуголый, встрепанный, с полотенцем через плечо.
Мой сын.
- Чао, мама!
Он избегает здороваться со мной. Я плачу ему тем же.
С некоторых пор я иногда вспоминаю загадочную таблицу соответствий Расула, касающуюся рода Маскаро. Забавляюсь про себя, восстанавливая ее в памяти, но остерегаюсь говорить о ней с Джакомо. Он смеялся бы надо мной целую вечность. И все же в этом, в 1985 году, мы с Джакомо как раз в том самом возрасте - ему двадцать, мне шестьдесят лет, - когда ему нужно избавиться от меня, украв все годы, какие мне осталось прожить. Представляю, какие же это мерзкие годы. Да пусть забирает все, я был бы только рад. Однако он не может этого сделать, потому что, если верно утверждение Фламеля в его книге "О вещах возможных и невозможных", он ведь сын не только отца. Джакомо родила Диана. Тут нет никаких сомнений. Поэтому роковые соответствия рода Маскаро не могут продолжиться.
Старые глупости. Живучие предрассудки, которые, лишь бы выжить, влезут даже в компьютер. Я питался ими. Я был убежден, что останусь бухгалтером до самой смерти, и бог знает сколько времени, хоть и не испытывал ощущения вины, верил, будто убил своего отца.
Интересно, куда делись книги, что были заперты в его вечно мрачном кабинете? А моя мать, которой сейчас должно быть восемьдесят, жива ли она еще? Я наплевал на нее, а она сама разве искала меня когда-нибудь? Я не убежал от нее, я только хотел повзрослеть. В сорок лет. В сорок лет я впервые был близок с женщиной. С Дианой. В темноте, как посоветовал Пульези, специалист в этом деле, желая помочь мне избавиться от моих страхов.
Диана и сын уходят в кухню. Я следую за ними.
Джакомо садится за стол, кладет обнаженные руки на холодный мрамор, и мать подает ему кофе с молоком.
- Отправляешься на какое-то празднество? - спрашивает Джакомо, глядя на мой темный костюм.
Слишком часто у меня возникает ощущение, будто мой сын в большей мере мужчина, нежели я.
- Я узнал от твоей матери, что ей совсем не нужны деньги. Лишние деньги, хочу сказать.
- А зачем они ей?
Если б я ответил, что Диана женщина, а женщине всегда требуются не только новые платья, но и многие другие вещи: кольца, серьги, ожерелья словом, легкомысленные вещи, Джакомо не понял бы меня. Он ответил бы, уверен, что такие же вещи, только в мужском варианте, нужны и мужчине. Так что разницы между мужчиной и женщиной нет.
- Не знаю, - говорю я. - По-моему, у нее есть какие-то тайные доходы.
- Конечно. Подрабатывает на панели.
Доставить ли ему удовольствие, показав, что я совсем потерял рассудок?
- И ты провожаешь ее по вечерам?
- Она не нуждается в защитниках.
- Прекратите, - просит Диана, но не сердито, а спокойно, как останавливают докучливых детей.
Надкусываю кусок поджаренного хлеба. Жую с адским хрустом.
- Тебе надо сдавать какие-нибудь экзамены в ноябре?
Джакомо отвечает не поддающимся расшифровке хрюканьем, допивая кофе с молоком.
- Значит, если я не сбился со счета, наступающий год - последний. У тебя все в порядке с экзаменами?
Еще одно хрюканье. Прежде он ответил бы: "Да, отец".
Я всегда настаивал, чтобы он называл меня отцом, а не папой. Теперь он никак не обращается ко мне. Старательно избегает это делать.
Учеба дается ему легко. Он занимается на филологическом факультете и получит диплом в двадцать один год. Я же, напротив, сдав два или три экзамена по юриспруденции, бросил университет. Я ведь работал. Я прекрасно знал когда-то немецкий язык, но забыл его, даже очень постарался забыть.
Не знаю, какие намерения, какие планы у Джакомо. Довольствуюсь тем, что он не бросил учебу.
С улицы доносится громкий условный свист - явный сигнал. Джакомо вскакивает со стула и несется в свою комнату. Через минуту появляется одетый - джинсы и майка - и убегает.
Я вижу в окно, как он удаляется в обнимку с девушкой - у нее длинные, до пояса, каштановые волосы.
В кабинете звонит телефон.
- Еще один, кто проснулся так рано. Алло?
- Привет, Кино, это я, Пульези.
- Привет, комиссар. Прости, что разбудил тебя ночью.
- Пустяки. Если учесть, что в этом году мы отмечаем сорокалетие нашей дружбы. Тебя сразу отпустили?
- Как ты сам можешь убедиться. Но ты все же мог бы и предупредить меня, что вы явитесь с визитом.
- Молодец. А ты в свою очередь предупредил бы друзей по клубу.
- Этих друзей? Ты шутишь.
- Я говорю серьезно. По-моему, там собирается каморра, но я и в самом деле ничего не знал про облаву.
- Полный суверенитет каждого отдела, даже внутри единого учреждения.
- И очень хорошо. Чем меньше знаешь, тем меньше неприятностей. Насколько мне известно, донес кто-то из ваших членов.
- Всюду проникли. Поистине у нас полицейское государство.
- У нас есть и друзья - люди, с которыми стоит сотрудничать. Сколько ты там оставил?
- Много. А твои коллеги помешали мне отыграться.
- Олух ты. Осел. Только глупцы могут так швырять деньгами.
- Ради Бога, только твоего нравоучения мне сейчас и не хватало. Лучше скажи, откуда ты знаешь, что я проиграл.
- Профессиональная интуиция. Послушай, как ты считаешь, нет ли в твоем клубе пыли?
Интересно. Пульези разговаривает по телефону так, словно не существует прослушки (или нарочно говорит открытым текстом, чтобы получить точный и потому безошибочный перехват?), ведь теперь даже дети знают, что пылью называют наркотики.