- Не спеши. Ты ведь еще не нанял меня осведомителем.
- Не знаю, устроит ли тебя такал работа. Платим мало. Иногда это всего лишь обмен, так сказать, услугами. Таких, как ты, мы не можем себе позволить пригласить. Ну так что?
- Продавцов, я думаю, нет. Не та среда. Самое большее - кто-нибудь балуется по воскресеньям.
- У нас есть сигнал, но, возможно, он липовый.
- О ком идёт речь?
- Секрет.
- Послушай, Пульези, а когда дашь другие сведения?
- Не стану же я придумывать их. Жду, пока смогу сравнить с твоими. А все-таки, куда думаешь прийти в результате своего расследования?
- На кладбище.
- Такими вещами не шутят! А теперь иди дальше ругаться со своей женой. - Я промолчал, тогда он продолжил: - Ты весь разбит и по уши в дерьме от того, что проиграл. Что тебе еще остается, как не ругаться с женой?
- Ладно, прекрати изображать полицейского.
- Я полицейский, потому что прошел на эту должность по открытому конкурсу.
- Художник из тебя получился бы куда лучше.
Он от души расхохотался и сказал:
- Чао, Кино. Всего хорошего.
Не понимаю людей, которые, прощаясь, говорят "всего хорошего". Что они хотят этим сказать?
Ищу Диану. Она в спальне. Делает вид, будто приводит в порядок широкую супружескую постель, на которой спала, если спала, одна. Весьма привлекательная постель. Даже если только спать на ней, я это имею в виду. Сонливость волнами накатывает па меня.
- Тебе следовало бы сходить к адвокату, - говорю я. - Когда наконец решишься?
- Ты очень спешишь?
- Ну, я-то и вообще могу обойтись без этого. Но легальный разъезд поможет быстрее переждать годы до получения развода.
- Ты говорил мне это уже тысячу раз.
- А что, разве кто-нибудь слушает меня в этом доме?
- Не беспокойся. Найдешь подходящую партию, не упускай.
- Договорились, что Джакомо останется с тобой.
- Это решит он сам.
- Вот именно. Я и так знаю, что он не останется со мной. У нас с ним больше нет ничего общего.
Возвращаюсь в кабинет и, не раздеваясь, ложусь на диван.
Куда же подевался Давид? Надо бы предупредить полицию, хотя бы Пульези. В то же время не хотелось бы допустить оплошность. Давид может и прогнать меня.
Memow, похоже, дал себе передышку, но Аликино тотчас набрал вопрос, какой ему уже давно хотелось и не терпелось задать:
Этот Давид... Я не знаю его, и это не моя выдумка. Я не давал тебе никаких сведений о нем. Кто это?
Место на экране, где должен появиться ответ, остается пустым. Аликино попытался повторить вопрос:
Мне нужны исходные биографические данные Давида и все остальное.
Ответ, появившийся наконец, был поразительным. Аликино даже подскочил на стуле, настолько он был неожиданным: уже давно ему не доводилось видеть на экране эту красную мигающую надпись:
Информация недоступна.
Что-то - да нет, очень многое - не сходилось в ответе компьютера. Аликино быстро проанализировал две вероятные гипотезы:
1. Memow лгал.
2. Memow был способен придумать персонаж, даже не располагая необходимой информацией. Все равно что мотор завелся бы без бензина. Аналогия была абсолютной.
Аликино покачал головой. Обе гипотезы были неприемлемы, потому что обе были абсурдны.
9
Как всегда неожиданно, в верхней части экрана возникла красная кодированная надпись, предупреждавшая о появлении имени особого должника.
ОД Чарли Юинг.
Аликино слегка оторопел. Ему пришлось сделать некоторое умственное усилие, чтобы переключиться на обычный режим работы.
Прошу подтверждения центрального архива.
Через несколько секунд появилась стандартная надпись:
Подтверждение получено. Ошибки нет.
Аликино спросил себя, что еще ему необходимо сделать. Ах да, конечно, нужно передать имя компьютеру центрального архива. И он теперь уже без заминки выполнил операцию. Затем, как только экран освободился, подал сигнал Memow, чтобы тот продолжал свою творческую работу. Скорость мигающего курсора (с чем еще можно сравнить его, если не с кончиком невидимого пера), хоть и зависевшая только от частоты электронных импульсов, казалось свидетельствовала о живом, непосредственном сопереживании Memow. Строки вновь стремительно побежали одна за другой.
Когда я только начал заглядывать в редакцию одной газеты, то спрашивал себя, как можно написать что-либо осмысленное в такой обстановке, где одновременно разговаривает столько людей, где кричат, смеются, свистят, поют, суетятся, звонят по телефону, стучат на машинке и, несмотря на все это, умудряются выпускать газету. Да, самое удивительное, что очередной номер все-таки выходит, и ты каждое утро неизменно находишь его в киоске.
Теперь, при новой технологии, все происходит совсем по-другому. Обстановка в редакции скорее походит на операционный зал какого-нибудь банка: каждый сотрудник сидит за клавиатурой своего компьютера, глядя на экран, и сочиняет свои статьи без малейшего шума. Если же тебе случится услышать стук пишущей машинки, то кажется, будто ты вернулся в очень и очень далекое прошлое.
В ту пору я задумал одну сатирическую рубрику о причудах моды. Она была бы особенно уместна в то время, когда в газетах еще имелась "третья, культурная, полоса". Во всяком случае после нескольких попыток я написал небольшой фельетон в качестве образца и принес его заведующему отделом.
Он тут же нацепил очки - две крохотные полулинзы - и принялся сосредоточенно читать мое сочинение, похоже, с неподдельным вниманием. Это был один из множества мелких руководителей, замов и замзамов, каких в газете хоть пруд пруди.
- Забавно, - заключил он, снимая очки и бросая фельетон на груду бумаги, постепенно скопившуюся у него на столе. - Да, недурно написано. Остроумно.
- У меня готовы три фельетона. Этот, мне думается, самый подходящий для открытия рубрики.
- Да, весьма загадочная рубрика. Твоя мечта - стать обозревателем?
- Не говори, что и сейчас это невозможно сделать.
- А ты всерьез полагаешь, будто сатира, ирония интересуют читателей? Наших читателей? Тебе хотелось бы перестроить газету на английский манер?
Как ему нравится такое определение! Наверное, оттого, что он никогда в жизни не видел ни одной английской газеты.