- По привычке.
- Он скончался, и ты скрываешь это.
- Ну, давай рассказывай все, что знаешь.
Я описываю ему, что произошло в "Би-Эй-Ву", в этом притоне гомосексуалистов. Пульези слушает меня не прерывая. Под конец спрашивает, почему я не рассказал ему об этом тогда же, сразу после происшествия.
- Вообще-то я хотел это сделать, но потом решил: наверное, у Давида могли быть какие-то особые причины не сообщать никому, что он был той ночью в "Би-Эй-Ву". Так или иначе, все это весьма походило на авантюрный роман...
- Странные вы люди. - Когда Лучано говорит "вы", он имеет в виду всех остальных людей, кроме полицейских. - Делаете какие-то свои смелые предположения, свои умные заключения, становитесь сыщиками, а потом приходится вмешиваться нам, но, как правило, слишком поздно.
- Брось! Не станешь ведь уверять, будто тебя так уж волнуют несчастья, какие случаются с людьми.
Пульези смотрит на меня и добродушно кивает:
- Ну, давай расскажи мне о своем друге Давиде.
- Я встречался с ним время от времени, чтобы потолковать о расследовании, которым мы занимались вместе.
- Знаю. О международных маршрутах наркотиков.
- Может быть, он был чистым идеалистом, а может, и нет. Твердо уверял, что сумеет добыть нужные доказательства и имена. Громкие имена.
- Да, но я хочу понять, на что он жил.
- Он писал статьи для каких-то американских журналов, только я никогда их не видел. - Замечаю, что тоже начал говорить о нем в прошедшем времени, и решаю больше не делать этого. - Думаю, в деньгах у него нет недостатка. Во всяком случае я никогда не видел, чтобы он в них нуждался. Словом, человек, застегнутый на все пуговицы. Ему нравилось создавать ореол загадочности вокруг себя.
Пульези время от времени отпивает небольшими глотками кофе, не спеша, не беспокоясь, что тот остынет.
- Застегнутый. А расстегивался он... перед женщинами или мужчинами?
- Не знаю. Никогда не видел его с кем-либо.
- Но ты меня понял?
- Конечно понял, думаешь, я уже совсем отупел? Может, он гей, но внешне это совсем незаметно.
- На руке у него след от внутривенного вливания, плохо сделанного. Осталась гематома, потому что отверстие в вене не сразу закрылось.
- Насколько я знаю, Давид не употреблял наркотики.
- Следов других уколов на руках нет.
- Укол ему сделали насильно.
- Возможно. Там, где его нашли, не было никаких примет борьбы, сопротивления. Но его могли уколоть где-то в другом месте, а потом ночью переправить... - Пульези отпивает еще глоток и сразу же закуривает третью или четвертую сигарету. Дым оживляет вкус кофе. - Может, он был не очень осторожен, какими нередко бывают интеллектуалы в некоторых вопросах... Преступный мир, я имею в виду. Чтобы общаться с преступниками, надо и самому быть немного преступником.
- К тебе это тоже относится?
- Почему же нет? Очень просто быть преступником. Не веришь? А сегодня к тому же... Лучше скажи мне, есть ли у тебя какие-нибудь опасения на свой счет.
- На мой счет?
- Да, если верно, что случившееся утром с твоим другом - это следствие наших с тобой предположений.
- Если Давид заполучил что-то очень важное и именно потому решили заткнуть ему рот, то я ничего не знаю об этом, уверяю тебя.
- Нужно понять, знают ли те, кто разобрался с ним, что тебе ничего не известно. - Он рассматривает окурок. - Это точно, что он совсем недавно вернулся из длительной поездки в Америку? Может, он возвратился не с пустыми руками?
- Ты... ты нашел что-нибудь?
Пульези угрюмо кивает. Я говорю:
- Знаю только, что вещи, которые могли бы компрометировать его, он не держал дома.
- Мудрая предосторожность, и все же мне удалось найти записи, магнитофонные пленки.
- Как раз по твоей специальности.
- Имеешь в виду мой пунктик?
- Где же он их прятал?
- Профессиональный секрет.
- Как хочешь...
- Да нет, я шучу... Просто в его машине, в "рено", было двойное дно.
- А неужели... тот, кто напал на него, не покопался в машине?
- Вот так вы все рассуждаете. Неизвестно почему убеждены, будто преступники, а иногда и полицейские - эталоны ума, хитрости и конспирации! Он смеясь качает головой. - Преступник - это совершенно нормальное явление, будничное... Наверное, они даже и не подумали заглянуть в машину. А кроме того, надо еще выяснить, нужны ли им были вообще эти пленки. Возможно, они только сводили с ним счеты из-за женщины либо из-за каких-то иных сексуальных отношений, возможно, дело было в деньгах, и все не имеет никакой связи с расследованием, которое проводил твой друг. К тому же вчера вечером он был без машины, которую позже обнаружили в мастерской, куда он отвез ее в ремонт. - Помолчав, Пульези продолжал: - Я понимаю, ты умираешь от желания узнать, что записано на пленках. Я тоже. Но их еще не прослушивали.
Мы встаем из-за столика, и в это время подходит агент, который задержал меня у входа в отделение реанимации. Я не слышу, что он говорит Пульези, но сразу же догадываюсь.
- Твой друг скончался.
Я не нахожу что ответить. Пульези замечает как бы про себя:
- Он охотился за наркотиками и умер от наркотиков. И в самом деле, все сходится слишком складно. Прямо спектакль, даже символический, не правда ли?
Начинает накрапывать дождь.
Видимо, нельзя утверждать, будто смерть Давида не потрясла меня, потому что у меня возникла настоятельная потребность заняться любовью. Для меня это довольно точный сигнал - сильное волнение, проявляющееся в виде сексуального импульса. Может быть, это реакция неполноценного мужчины, идущая от спинного мозга, как утверждают физиологи.
Машинально набираю номер этой коровы, этой проститутки, этой шлюхи Ванды. Никакого ответа. Видимо, еще в отъезде, снимается в черт знает каком дерьмовом фильме. Последний раз я, как обычно, сказал ей, что не желаю больше видеть ее. Но не поэтому же она переехала на другую квартиру. И кто снабжает ее деньгами для таких переездов?
Никогда не следует упускать ни малейшего случая, если следовать правилу Пульези. Он предпочитает не распространяться о своих делах, но я убежден, что у него имеется одна постоянная любовница, которая вполне удовлетворяет его. У него всегда было пунктиком иметь верную любовницу, заместительницу жены, не говоря уже о случайных связях. Если Ванда обманывает меня, я презираю ее. Презираю, но это неправда, что мне наплевать на нее. А пока мокну под дождем. В Риме даже дождь какой-то вульгарный, непристойный.