- И в самом деле, мы ведь здесь именно для того, чтобы развлекаться. Для этого и встретились.
- Я спрашиваю себя, отчего мне хочется видеть такого зануду, как ты. У меня было такое прекрасное настроение, я была так рада вернуться в Рим, к себе домой, а ты со своим...
- Это называется сарказм.
- ...со своими потугами на остроумие пытаешься, как всегда, все испортить. Я надеялась, что ты хоть немного изменишься за это время.
- А я и меняюсь, уверяю тебя. Думаешь, мне все это не надоело? Мне нужно действовать, что-то предпринять, чтобы появились свежие мысли, неожиданные образы для новых размышлений. Нужно изменить и, конечно, сломать старые схемы, которые держат меня в плену, нарушить связи обычных мотиваций...
- Ну вот, опять бредишь, распространяясь о себе самом, словно перед тобой никого нет. Изменить? Не понимаю, что это значит. Но и такой, какой есть, ты нравишься мне, дурак.
На этот раз я позволяю ей взять меня за руку. Мы делаем заказ официанту, ожидающему с нетерпеливой улыбкой. Больше всего мне хочется пить. Ванда, напротив, возбуждена перспективой расправиться с филейной вырезкой под перцем.
Прошу ее рассказать, чем она занималась все это время.
- Представляешь, фильм снимали возле Виченцы, недалеко от дома моих родителей, так что я иногда заглядывала к ним. Была умницей, как никогда...
- И кто же тогда посылал тебя к чертям собачьим?
- Кино, я не люблю, когда ты такой вульгарный.
- Ладно, оставим это. Кто?
- Да нет, ты, и в самом деле изменился. Раньше спрашивал, сколько раз. Не вздумал ли ты случаем ревновать?
- Только этого не хватало.
- Фильм - дерьмо. Однако есть один эпизод, где я действительно играю.
- Голая?
- Как актриса я еще не раскрыла себя...
- Ну разумеется голая, ты еще слишком одета.
- Дай мне сказать. Я говорю серьезно. Мне надо было войти в роль, по-настоящему играть. Ведь только так приобретаешь профессию. - Она делает жест, как бы откидывая со лба воображаемую челку. - А ты как проводил время? Не уверяй, будто хранил целомудрие.
- Представляешь, вчера мне так недоставало тебя, что я даже подумал об одной маленькой девочке.
- Только подумал?
- И почувствовал, что я скотина.
- Но ты и в самом деле скотина.
- И все же с детьми я не связываюсь.
- Удивляюсь. И никогда не связывался?
- Никогда.
Ощущая мой хмурый, грозный тон, Ванда не настаивает на продолжении этой темы, тем более что нам подают заказанное. Идеальные зубки Ванды с радостью вонзаются в мясо.
- Давид. Давид Каресян. Я знакомил тебя с ним?
- Я ведь не жена твоя. Ты несколько раз упоминал о нем.
- Моя жена тоже с ним незнакома. Его убили.
Ванда продолжат жевать, отпивает глоток вина.
- Кто убил?
Пожимаю плечами.
- Вкололи смертельную дозу героина.
- Кто знает, может, это и не такая уж страшная смерть.
- Дело в том, что я тоже рискую.
Она никак не реагирует на мои слова.
- Не веришь?
- Кино, с тех пор как я тебя знаю, ты всегда говоришь, что тебя убьют.
- На этот раз меня и в самом деле могли убить, как и Давида.
- Не знаю, что и сказать тебе. Я в самом деле не всегда понимаю, когда ты говоришь серьезно, а когда дурачишься. Но ты сам виноват.
- Попробуй представить. Мы с Давидом знаем имена некоторых крупных поставщиков наркотиков. Естественно, что они хотят заставить нас замолчать.
Ванда качает головой:
- Может, это и так, но поверь мне, не стоит прибегать к подобным устрашениям, лишь бы выглядеть интересно, лишь бы тебя больше ценили. Знаешь, что ты такое, Кино, - не слишком уверенный в себе человек.
Это замечание задевает меня.
- Ванда, знаешь, ты иногда бываешь даже умна.
- Все думаю, как мне следует одеться на твои похороны. Только не говори, что я должна явиться голой.
- Я не пошел на похороны Давида. Наверное, там никого и не было. Был только он один.
- Ты чудовище. Никого не уважаешь.
- Закончила? Не дождусь, когда смогу уйти отсюда.
Ванда живет в районе Париоли. Квартирка у нее крохотная, чуть больше почтовой марки. Однокомнатная, на первом этаже, нарядная, устланная ковролином, с крохотной кухней и ванной. Я принимаю участие в ее содержании, и это весьма обременительно для меня.
Помогаю ей превратить диван в кровать - в кровать, которая занимает почти все пространство комнаты.
Ванда любит долгие преамбулы.
- Ну подожди еще, - просит она, когда я хочу улечься на нее.
Ее возбуждает собственная юная нагота, вызывает эйфорию.
- Нравлюсь тебе?
- Ну конечно, Ванда. Конечно нравишься.
- А как?
- Не знаю. Очень.
- Ну что ты за журналист такой? Ничего не умеешь выразить как надо. Смотри, какие груди, какие круглые.
- Угу.
- Подожди, ну куда ты спешишь? А какие у меня соски?
- Самые прекрасные на свете.
- А бедра? Не слишком ли полные?
- Годятся и такие. Раздвинь.
- Кино, ну почему тебя еще надо учить, как заниматься сексом? Разве ты не знаешь, что это делают вдвоем?
- Наверное, потому, что поздно начал заниматься им.
- Сюда! Поцелуй меня сюда! - Она подставляет пупок. - Еще...
Она выгибается, чтобы я положил подушку ей под поясницу, наконец мне удается войти в нее. Тут она всегда начинает как бы постанывать. Теперь уже хочется поговорить мне.
- Скажи, что любишь заниматься сексом со мной.
- Да, да, люблю, - отвечает она с закрытыми глазами.
- Ты должна сказать, что очень любишь.
- Очень люблю!
- Скажи, что я лучше всех мужчин.
- Лучше всех мужчин.
- Это неправда.
- Перестань, дурак.
Наш диалог делается все труднее.
- Ванда, скажт, что любишь меня.
- Люблю.
- Повтори.
- Люблю тебя.
- Скажи, что не можешь обойтись без меня.
Она издает приглушенный возглас, начинает неистово метаться. Хватит, у меня больше нет сил.
Memow остановился на несколько секунд. Потом медленно вывел только одно слово:
Оргазм.
Аликино задал вопрос:
Что можешь сказать мне об оргазме?
Оргазм есть оргазм.
Аликино не повторил вопрос. Компьютер продолжил свою работу.
Некоторое время мы лежим в прострации и отчуждении. Затем Ванда высвобождает свое тело и переворачивается на живот рядом со мной.
- Кино, а ты знаешь, теперь и в театре раздеваются на сцене.