Итак, мы видим, что не только неумолчное радио и разнообразные книги формировали мой общественный кругозор, но и общение с разнообразными людьми, что придает моему кругозору некоторую насыщенность и полноту. Здесь же, на этих страницах, я стремлюсь всего лишь передать атмосферу, в которой жил, и подбираю не только те обстоятельства, которые видел, но и те, о которых слыхал от людей. Поднимите подшивки газет «Правда», «Известия», «Труд», журналов «Коммунист», «Молодой Коммунист», «Блокнот Агитатора» и др. за те тоталитарные годы, вчитайтесь в них – и решайте, насколько точен здесь я, оценивая эпитетом «затхлая» общественно-политическую атмосферу в стране.
Я не знаю, как сложилась бы моя жизнь, если бы я со всей своей библиоманией, с прелестным видением природы в целом и в мелочах, с волшебными снами, с мистическим страхом и прогулками по ночам, с доброжелательным отношением ко мне самых разных людей – нашел бы отклик и нишу в идеологии нашей страны. Но этого я не нашел, а постепенно копившееся ощущение, что «взрослые», все очень милые порознь, в целом, как система, делают что-то не то и не так и делают это как-то очень нехорошо – еще не будучи высказанным и определенным, это смутное ощущение привело в середине 6-го класса к тому, что я как-то резко и сразу потерял интерес к официальной общественной деятельности в школе, а членство в «совете пионерской дружины», которым наивно гордился я поначалу, представилось мне в свете тусклом, ненужном, чужом. По-прежнему я чувствовал себя как рыба в воде во всяких там тусовочных делах, во всяких драм- фил- физ- и прочего качества кружках, выпуске стенгазеты всем обществом со смехом, возней и спором – но в официальные «собрания», «президиумы» и «советы» с тех пор меня было не затащить, и это уже на всю жизнь.
Пожалуй, мой нелюдимский стаж именно с этого времени и следует нам считать. Несколько ярких примеров по этой теме в контекст не вошли – как и не все детали конструктора входят порою в модель. Если я не сумел объяснить здесь истоки моего нелюдимства – мне очень жаль. Я старался как мог и сделал как получилось. Нам же нужно теперь дальше по теме идти.
Замечу здесь вскользь, что за время моего отсутствия (около 60-лет) заметно похорошело село. По снимкам из космоса видно, что стало побольше оно, вроде бы новое широкое шоссе связало его со страной. По фотографиям в Яндекс-фотках видно: есть уже новая церковь, много новых хороших домов. Восстановлены руины самого приметного в архитектурном отношении здания, в которых играл я когда-то в составе ребятни и рядом с которым выкапывал ножичком из земли блестящие пороховинки для «поджигных». На прежнем месте и сквер, в нем – братская могила солдат Великой Отечественной Войны. Сколько там было имен, на фасах постамента под памятником гипсовым, стандартным, простым… А ведь между тем массаракшем и моим приездом в село едва-то прошло десять лет – сущий пустяк с высоты теперешнего возраста моего. Так может быть, был я тогда со своим нелюдимством неправ, принял осложнения после тяжелейшей болезни страны за лейтмотив бытия? Сложная штука жизнь…
ГЛАВА 7. ЮНЫЙ ТЕХНИК
В классах 7,8,9 и 10-м учился я в трех разных школах двух разных городов. Все они были очень разные – и школы, и города, и все интересны по-своему на свой оригинальный манер. Однако наша тема узка, и по той же причине, по которой я не описываю в прошлой главе прекрасно поставленную и социально значимую художественную самодеятельность школы в Больше-Солдатском селе, я воздержусь от подробного описания этих населенных пунктов и школ, ограничусь их нумерацией 1-я, 2-я и 3-я школы (а школа в Больше-солдатском селе станет в этом ряду, так сказать, «нулевой». ) Иначе, во-первых, сочинение станет непомерно большим, а во-вторых, читателю будет трудно поверить в нелюдимость лирического героя, который столь активно участвует в драмкружках. Однако в этом и соль вопроса, что мое постепенное, шаг за шагом нараставшее отвращение ко всякому общественному делу в те годы коснулось только того, что попахивало отвратительным запахом лицемерия в нашей стране, но не все же было так плохо у нас! Была масса интереснейших, умных, честных людей и дел, и тогда я еще не уклонялся от них. Та же художественная самодеятельность в Больше-Солдатской средней школе развивалась в зданиях, мало пригодных для школ, а школьный двор выходил на руины, которые я в прошлой главе упомянул. Сколько в школе было ребят в старших классах, потерявших отцов на войне, сколько в младших классах, потерявших теток и дядьев! А сколько в семьях было раненых и калек! И вот на школьном-то вечере при переполненном зале (многие родители пришли) школьная самодеятельность ставит отрывки из Шиллера и Гете на немецком, естественно, языке, и ей рукоплещет зал. Каково?! Разве можно пройти мимо этого и участия в этом не принимать?