Во-вторых, именно тогда накопленная энергия недоверия к миру взрослых людей стала заметно сказываться на мне. Факторов было множество, описал я не все – только то, что легко описать. Очень трудно, например, нередать ощущения при виде ровных рядов проржавевшей, негодной сельскохозяйственной техники, хорошо видимых из школьного окна. Если она была когда-то годной, почему под открытым небом стоит? Если изношена законно, почему не свезли на металл? Колхозник обязан заработать в колхозе установленный минимум трудодней, иначе приусадебный участок от него заберут. А люди в трудодни не верят, лишний раз на работу идти не хотят, на участок себе наработали – ладно, горбатиться зря не пойдем. Вот бригадиры да звеньевые и ходят утром по дворам и гонят словами людей буквально как на барщину в колхоз… Постоянно идет кампания по ликвидации безграмотности на селе. (Моя мама – учительница и активистка, я вижу этот процесс.) За год стольких-то бабок научили читать и писать, но мелкому служащему из сельсовета или района бабка сказывается неграмотной все равно – чтоб не заставили «лишнего» подписать. Стимул учиться в старших классах у деревенских ребят простой – колхозники паспортов не имеют или получают их с огромным организационным трудом и не могут поэтому надолго покинуть по собственной воле село. Окончившим же десятилетку паспорта выдаются как бы сами собой, и только тогда они становятся полноправными гражданами страны, в которой правит, как известно, «союз рабочих и крестьян». Поэтому и приходили в школу иные юноши и девушки ежедневно за семь километров из деревень, по черноземной осенне-весенней грязи, в которой по ступицы тонут колеса машин и телег, по снежным заносам зимой. По поводу всего этого и многого другого старшеклассники задавали порою горькие вопросы учителям – тем, кого любили, у кого не боялись спросить. Учителя отвечали, что и сами все видят, но ведь вы уже взрослые ребята и понимаете ведь, что на экзаменах придется вам отвечать не так, как видите вы нашу и вашу общую жизнь, но как положено видеть, как учим вас мы… А что еще могли ответить старшеклассникам в те годы любимые учителя?
Читающий эти строки должен иметь в виду, что мы имеем здесь здесь не историческое исследование России, но чисто личные воспоминания человека, которому в том возрасте более приличествовало знать, кто и когда сочинил фантастический роман «Робур-завоеватель», чем точно помнить годы, когда при Хрущеве проходила ломка новокрепостного состояния советских колхозников-крестьян, когда милицейские власти стали выдавать общегражданские паспорта всем жителям страны, включая деревенских, когда вводили в колхозах прямую денежную оплату труда вместо сомнительных «трудодней», когда вводили пенсионное обеспечение по старости для крестьян… Эти конкретности были мне тогда не по возрасту и не по чину, я пишу здесь только об атмосфере, в которой жил и которая формировала меня. Атмосфера же эта создавалась разными факторами общественного бытия, например, официальное радио в форме так называемой «радиотрансляции» не умолкало с 6-ти до 24-х часов по Москве, и оно не то чтобы не могло открыто сказать, оно намекнуть не могло на то, что Коммунистическая партия Советского Союза делает чивой-то не таво. Хошь ни хошь, но эфир заполняй, и по изгибам потоков пустословия можно было почувствовать, какие камни в политической тьме огибают они. С одного раза это не получится никогда, но день за днем, день за днем, день за днем… в конце концов почувствуешь неприятственный запах того, о чем «они» не вправе говорить. С другой стороны, я был не только начитанным, нервным и где-то болезненным ребенком – я был довольно общительным дитем, свободно общался с самыми различными людьми, разного возраста и положения в жизни, и даже как бы я нескромно подозреваю теперь, что не только просто «смотрел» на жизнь, но как бы и «видел» ее… Прекрасно помню, как именно в те годы, о коих идет здесь речь, будучи летом в Курске у тети Вали в гостях, бродил я по городу, рассматривая людей, представляя себе их образ жизни, занятия, как бы выстраивая по ним какую-либо повесть или роман. (Для равновесия должен заметить, что у тети Вали в гостях я не только изучением характеров и типажей населения занимался, но также протранжирил с непривычки в местном тире все свои карманные рубли и еще, отправившись с местными хлопцами на речку Тускарь погулять, ухитрился на каком-то промышленном пустыре влезть ногами в разлитую смолу, отчего тете Вале пришлось отмывать керосином не только меня, но также мою одежду и обувь всю. Так что не только философом, но в какой-то мере ребенком в те годы я тоже был.)