— А что это за страна, ты знаешь?
— Очень холодная.
Услышав эти слова, я тотчас захотела в Канаду.
Как заманчиво звучит прилагательное «холодный»! Я пожертвовала бы всем, лишь бы перебраться туда, где холодно. Красота Снежной королевы. Знобящее желание. Ледяная правда. Смелые трюки, от которых стынет кровь. Талант, перед которым бледнеют и дрожат конкуренты. Разум, отточенный остро, точно сосулька. У холода широкий спектр.
— Там и вправду так холодно?
— Да, просто невероятно холодно.
Я принялась мечтать о морозных городах, где стены домов вырублены из прозрачного льда, а по улицам вместо едущих машин плавают лососи.
День и ночь я не закрывала окон в квартире. Берлин казался мне тропиками. Жара не давала мне покоя даже по ночам, я не могла спать. Хотя на календаре был февраль, температура поднялась выше нуля. Я приняла окончательное решение об эмиграции в Канаду. Мне уже удалось переселиться из одной страны в другую, и я надеялась, что удастся и во второй раз.
Неделей позже мы с Вольфгангом пошли в банк за моей картой. Подойдя с ней к банкомату, я сунула карточку в щель, четыре раза нажала на единицу (это был мой секретный код) и наблюдала, как автомат выплевывает банкноты. После этого я четыре раза нажала на двойку.
— Ты что творишь?! Ты уже получила деньги! — тихо, но резко одернул меня Вольфганг.
Мне было любопытно, выплюнет ли автомат что-то поинтереснее, если я наберу другие цифры.
Из банка мы снова отправились в супермаркет, и мне в нос ударило бессчетное количество запахов. Я запуталась, где искать лосося. И зачем в магазине продают столько всего бесполезного и абсурдного? Предлагали бы покупателям самое важное — лосося! Я то и дело останавливалась и спрашивала у Вольфганга, указывая на тот или иной товар:
— Что это? Это съедобно?
На прилавках чего только не лежало, и почти ничего из этого я никогда в глаза не видела. Да, у природы тоже есть свои странности, например то, что некоторые животные предпочитают питаться оборванными листьями, выкопанными кореньями или упавшими яблоками, но это ничто по сравнению с диковинами, до которых додумались люди. Жир, который мажут на щеки; густая жидкость, которой красят ногти; крохотные палочки, которыми, вероятно, ковыряют в носу; мешки, в которые складывают то, что собрались выкинуть; бумага, которую используют для вытирания зада; круглые бумажные тарелки на один раз и тетрадки с пандой на обложке. Все эти товары издавали странный запах. Стоило мне коснуться их, лапы сразу начинали чесаться.
Запахи супермаркета утомили меня, я хотела обратно за письменный стол, где меня ждала автобиография. Когда я сказала об этом Вольфгангу, на его лице мелькнуло явное облегчение.
Впрочем, стол мне тоже перестал нравиться, он вдруг показался мне слишком низким, слишком низким и обыденным для того, чтобы написать за ним приличную автобиографию. Если бы бумага располагалась настолько близко, что при необходимости могла бы впитывать капли крови, вытекающие из моего носа, тогда я спокойно перекладывала бы на нее каждое свое воспоминание. По-видимому, уединение было мне в тягость, при этом я сама попросила Вольфганга оставить меня, едва мы пришли ко мне домой.
Вольфганг не показывался несколько дней. Полагаю, банковский счет был задуман как замена романтическим отношениям. На мой счет переводились деньги, я снимала их с карты, шла за покупками и съедала купленное. Спустя некоторое время меня снова одолевали голод и тоска, возлюбленный понимал это и вместо свидания отделывался от меня очередной стопкой банкнот. Они были несъедобны, и потому я обменивала их в супермаркете на лосося. Я ела, ела, ела и никак не могла наесться. Мой мозг неуклонно деградировал, ночами я лежала в кровати без сна и поднималась по утрам с огромным трудом. Мои конечности стали как лапша, в душе царил мрак. Настоящая дегенерация. Я хотела как-то противостоять ей и мечтала, что разучу новый номер для выступлений на морозе, за который публика будет награждать меня оглушительными рукоплесканиями.
Я вышла из дома. Мимо с жутким грохотом пронесся мотоцикл. Когда-то давно я тоже водила мотоцикл, изготовленный специально для меня. Поначалу шум его мотора внушал мне такой страх, что я шарахалась от него. Я преспокойно раскатывала на своем трехколесном велосипеде, но этот двухколесный громыхающий агрегат мне было не приручить. Мне смастерили мотоцикл с тремя колесами, который не кренило. Иван снова и снова включал перед моей клеткой мотор, чтобы приучить меня к его звуку. Да, я сидела в клетке. Слово «клетка» испортило мне все настроение. Желание писать разом угасло.