«У пингвинов все браки одинаковые, у белых медведей все браки разные». Я написала фразу по-русски и положила листок бумаги на стол, чтобы господин Егер сразу заметил его, если ему вздумается навестить меня без предупреждения. Как я и предполагала, спустя несколько дней господин Егер и Вольфганг снова пришли ко мне и тотчас увидели листок с выведенным мной предложением.
Вольфганг перевел его на немецкий язык и возбужденно воскликнул:
— Это литература мирового уровня!
Господин Егер взял меня за лапу и горячо добавил:
— Пишите дальше, пишите еще! Чем быстрее, тем лучше. Сократить текст и отшлифовать его вы всегда успеете. Когда писатель слишком много раздумывает и слишком медленно пишет, он совершает большую ошибку!
По-видимому, этими словами он пытался подбодрить меня.
— До эмиграции у меня было о чем писать. Темы множились, будто личинки на трупе. Но, оказавшись здесь, я словно утратила связь с прошлым.
Нить воспоминаний оборвалась. История совершенно не хочет продолжаться.
— Вероятно, вы еще не акклиматизировались.
— Здесь невыносимо жарко. Терпеть не могу жару.
— Но ведь сейчас зима, и у вас холодные руки.
— Так и должно быть. Обогрев конечностей — пустая трата энергии. Главное, чтобы сердце всегда оставалось теплым.
— Вы не простужены?
— Я не простужалась никогда в жизни. Только уставала.
— Если вы устали, посмотрите телевизор.
Господин Егер завершил свой визит этим дельным советом и откланялся. Вольфганг тоже попрощался со мной. Глядя на опущенные плечи обоих мужчин, я угадывала их легкое разочарование.
Едва они закрыли за собой дверь, я включила телевизор. На экране появилась дама, похожая на панду. Стоя перед пятнистой географической картой, она произнесла высоким голосом:
— Завтра будет на три градуса холоднее.
Голос звучал так драматично, словно разница в три градуса могла изменить мировую политику. Я переключила канал и увидела двух панд в вольере, возле которого обменивались рукопожатиями два политика. Сперва меня покоробило, что панды вмешиваются в политику гомо сапиенсов, но потом мне пришло в голову, что я тоже вовлечена в политику, а значит, ничуть не лучше этих панд. Запертая в невидимой клетке, я выступала доказательством нарушения прав человека, не будучи при этом человеком. Я выключила телевизор, который был готов дальше мучить меня дурацкими картинками. На темном экране появился расплывчатый силуэт круглобокой дамы. Это была я, дама с узкими плечами и узким лбом. Из-за острой морды я выглядела не такой симпатичной, как панды. Я начала вымешивать свое чувство неполноценности, будто тесто для хлеба: это занятие было знакомо мне с детства. Внезапно в моих глазах вспыхнули огоньки. Я вспомнила, что однажды меня утешали. Кто это был, когда это было?
Я росла коренастой белой девочкой, в то время как все остальные были стройными и бурыми, с короткими носами и широкими лбами. По их плечам я видела, как они горды собой.
— Завидую я другим девочкам. Они красавицы. Вот бы мне тоже стать такой, как они, — вздохнула я сентиментально-кокетливо.
Человек отозвался:
— Это бурые медведи. Видишь ли, не всякий медведь является бурым. Оставайся такой, какая ты есть. Кроме того, со своим неуемным характером ты можешь стать звездой сцены.
Он стоял с метлой в руке. Это был один из множества дворников, которые наводили порядок в садиках и школах. Они всегда маячили на заднем плане, но я не интересовалась, как их зовут. К ним никогда не обращались по имени. Днем эти люди работали анонимно, вечером они, вероятно, возвращались в свои семьи и снова обретали имена.
Я благодарна тому безымянному человеку за его слова.
Я была сильной девочкой и могла без труда подбросить любого из ровесников в воздух. Однажды я так и поступила, и ребенок обругал меня. Он произнес слово, которое потрясло меня. Внезапно мне бросилось в глаза, что у всех детей, кроме меня, на шеях повязаны одинаковые платки. Я не принадлежала к их числу. В отличие от них, у меня не было родного дома. Вероятно, поэтому арена и стала моим домом, стала местом, где проходила моя жизнь. Я была свободна, получала свою долю аплодисментов и испытывала восторг до изнеможения.