Документы и письма, воспроизведенные в этой книге, взяты в основном из двух источников: во-первых, из переписки, содержащейся в документах его Нюрнбергского адвоката, д-ра Отто Нельте, и огромного количества писем, написанных женой фельдмаршала своей матери, отцу и свекру; письма воспроизведены с некоторыми купюрами, опущенные фрагменты отмечены точками. Во-вторых, использованы мемуары и воспоминания, написанные самим фельдмаршалом в тюремной камере в Нюрнберге, где он ожидал вынесения приговора и расстрела, составленные без доступа к каким-либо документам или материалам.
Кейтель описывает тяжесть последних месяцев до суда и выполнения приговора в записках о своей жизни, в конце которых он указывает:
«Условия, в которых мы живем здесь в течение пяти месяцев, сейчас [после возвращения в нюрнбергский Дворец правосудия] оставляют желать лучшего, поскольку я ничего не знаю о том, что происходит с моей страной и моей семьей, и, конечно, о том, что ждет меня самого. В последние два месяца нам разрешили писать письма и открытки, но мы не получили никаких ответов.
Очевидно, все эти обстоятельства не могли не отразиться на моем здоровье, нервах и умонастроении. С мая [1945 г.] я потерял два стоуна[3] в весе, из которых один – за последние восемь недель пребывания здесь, в нюрнбергской тюрьме. Сейчас я уже не могу худеть больше.
Я хорошо понимаю, что мы, солдаты, должны быть привлеченными к ответственности военным трибуналом союзников и что нас нужно держать врозь в заключении на время расследования, но я заметил, что то, что меня в моей камере лишили даже самых скромных предметов необходимости, – это гораздо тяжелее утомительных, как всем известно, допросов, на которых все свои показания – поскольку я нахожусь под присягой – я должен тщательно взвешивать.
Я упоминаю только некоторые лишения. С 5.30 вечера или когда наступает темнота – которая теперь наступает значительно раньше, чем этот час, – можно только сидеть и размышлять в темноте, потому что мои очки забрали, и читать невозможно даже при тусклом свете, проникающем из коридора. Во-вторых, здесь есть только одна койка и один маленький стол, но нет письменного стола, отделения или полки, забрали даже деревянный стул. В-третьих, нет ничего, на что можно было повесить или положить одежду и белье: приходится класть их на каменный пол, и одежду нельзя содержать в чистоте. В-четвертых, окно, которое проветривает камеру и регулирует температуру, не открывается изнутри. В-пятых, прогулка на свежем воздухе ограничена десятью минутами.
Это только наихудшие лишения, которые выходят за пределы того, что и так уже является общеизвестной строгостью обстановки тюрьмы предварительного заключения. То, как все это влияет на мое умонастроение, и неопределенность моей судьбы постепенно берут верх над моими физическими и психическими возможностями.
Я должен подчеркнуть, что, составляя этот список причин моего физического и психического спада, я не выражаю какое-либо недовольство, поскольку я не сомневаюсь в истинных добрых стремлениях моих непосредственных смотрителей [американцев] и поскольку я лично пользуюсь разнообразной помощью американских военных врачей, то должен выразить им свою искреннюю благодарность. Но моя постоянная боль в пояснице является физической пыткой для шестидесятилетнего человека, которому не разрешают даже стул со спинкой».
Как будет видно из основного текста мемуаров, у Кейтеля не было времени прочитать или исправить свою рукопись, и, как можно ожидать, в ней много ошибок в хронологии, орфографии и деталях. Подчас в предложениях отсутствуют глаголы или окончания. Понимая, что это – исторический документ наивысшей значимости, редактор пришел к решению расставить знаки препинания и в некоторых местах исправить грамматику оригинала. В английском издании исправлены неправильные даты и неверное написание имен, а там, где есть некоторые сомнения насчет точного смысла слов Кейтеля, это отмечено в примечаниях или текст оставлен неисправленным. В некоторых местах редактором вставлены предполагаемые окончания предложений и пояснительные фразы, заключенные в квадратные скобки.
Подчеркивания в оригинале Кейтеля отмечены курсивом.
Вообще, удивительно, что вопреки огромной психической нагрузке тех недель между вынесением приговора и его исполнением фельдмаршал был способен записать настолько выверенную оценку своей жизни и описать свой modus operandi[4] во время тех решающих годов в истории Германии. Но возможно, эта работа стала отдушиной для человека, который за предыдущие два десятилетия должен был привыкнуть к штабной бумажной работе, а также это отвлекало его внимание, поскольку давало ему хоть что-то для работы ума.