Безусловно, основная задача моей стратегии на западном фланге состояла в сосредоточении крупных бронетанковых сил на юго-востоке от Кана, в районе Бергебю; это давало нам возможность удержать основные бронетанковые силы немцев на восточном фланге и тем самым способствовать продвижению [266] американцев на западе. Мы закрепились на этой высоте только после начала операции «Гудвуд» бронетанковыми подразделениями 2-й армии 18 июля. Как только танковая атака застопорилась из-за ожесточенного сопротивления противника, а также из-за того, что дожди превратили весь район в море грязи, я решил отказаться от этого наступления. Многие полагали, что операция «Гудвуд» должна была стать началом нашего плана по прорыву к Парижу с восточного фланга и что, коль скоро я этого не сделал, сражение следует считать проигранным. Однако позвольте мне, рискуя показаться скучным, еще раз уточнить. Мы никогда не собирались прорываться с плацдарма на восточном фланге. Неправильное понимание этой простой и в то же время основной идеи неоднократно вызывало трения между британскими и американскими деятелями. Вот что, к примеру, сказано о кампании на 32-й странице доклада Эйзенхауэра, датированного 13 июля 1945 года, который он сделал перед Объединенным комитетом начальников штабов:
«Тем не менее на востоке нам не удалось прорваться к Сене, а сосредоточение сил противника в секторе Кана не позволило нам создать там столь необходимый плацдарм. Благодаря достаточной гибкости наших планов мы смогли извлечь выгоду из такой реакции противника и вывести американские силы из района их дислокации на западе, пока британцы и канадцы отвлекали силы немцев на востоке. Затем, в течение июля, фельдмаршал Монтгомери продолжал оказывать непрестанное давление на противника силами 2-й армии».
Создается впечатление, будто британцы и канадцы потерпели поражение на востоке (в секторе Кана) и из-за этого вся работа по прорыву на западе досталась американцам. Такой упрек в адрес Демпси и 2-й армии ясно показывает, что Эйзенхауэр не сумел понять сути плана, с которым охотно согласился.
На протяжении всего периода ожесточенных сражений в Нормандии у нас не было намерений прорываться к Сене с восточного фланга; об этом ясно свидетельствуют многочисленные изданные мною приказы и распоряжения. Подобное неверное толкование существовало только в штабе Верховного главнокомандования, в то время как все высшие офицеры, отвечавшие [267] за ведение боевых действий в Нормандии, в том числе Бредли, имели точное представление об истинных задачах плана. Неправильное понимание стало причиной многочисленных разногласий, и недолюбливавшие меня члены штаба Верховного главнокомандования воспользовались этим для создания конфликтной ситуации в период развития кампании.
По-моему, одна из причин этого заключалась в том, что первоначальный план КОССАК[14], по сути дела, состоял в прорыве из района Канна — Фалеза на нашем восточном фланге. Я отказался принять этот план и изменил его. Автор плана, генерал Морган, к этому времени стал заместителем начальника штаба Верховного главнокомандования. Он считал Эйзенхауэра богом; поскольку я отверг многие его планы, меня он поставил на противоположный конец небесной иерархии. Так были посеяны семена раздора. Морган и его окружение (стратеги, отстраненные от дел) при любой возможности пытались убедить Эйзенхауэра в том, что я настроен на оборону и что мы вряд ли пойдем на прорыв где бы то ни было!
Летчики, которым, как нетрудно понять, хотелось получить аэродромы на восточном фланге под Каном, всячески поддерживали все «фантазии» Моргана на этот счет. А некоторые летчики буквально испытывали счастье от представившейся возможности намекнуть, что не все идет так, как следует. Одна из проблем заключалась в самой организации командования. В пустыне «Маори» Конингем и я были равноправными партнерами — он командовал ВВС в пустыне, а я — 8-й армией. После взятия Триполи он остался в Северной Африке, где работал вместе с Александером, и мы вновь объединились только в 1944 году, когда оба оказались в Англии. И тут мы уже не были равноправными партнерами. Мало того что мой берет украшали две кокарды — я стал обладателем сразу двух беретов. Я был одновременно главнокомандующим 21-й группой армий и командующим сухопутными войсками в Нормандской операции. Таким образом, мне приходилось иметь дело с двумя представителями ВВС: главнокомандующим Ли-Мэллори и «Маори» Конингемом, возглавлявшим 2-е тактическое [268] командование, которое работало с 21-й группой армий. «Маори» был особенно заинтересован в получении аэродромов к юго-востоку от Кана. Эти аэродромы упоминались в плане и, с его точки зрения, имели первостепенное значение. Я не ругаю его. Но для меня они первостепенного значения не имели. В случае выигрыша в Нормандском сражении мы получали все, и аэродромы в том числе. Я сражался не за аэродромы — я сражался, чтобы выбить из Нормандии Роммеля. Конингем вряд ли мог понять это по двум причинам. Во-первых, в это время мы не виделись ежедневно, как это бывало в пустыне: на этом этапе я работал напрямую с Ли-Мэллори. Во-вторых, Конингем хотел получить аэродромы, чтобы разбить Роммеля, а я хотел разбить Роммеля, чтобы, помимо всего прочего, получить аэродромы. «Маори» с Теддером были старыми друзьями. Они вместе пережили тяжелые времена на Ближнем Востоке. Поэтому «Маори» пользовался благосклонностью Теддера — к тому же оба они были хорошими летчиками. Все это, как мне кажется, оказывало определенное влияние на Теддера и давало Моргану возможность получить в штабе Верховного главнокомандования союзных экспедиционных сил союзника, обладавшего преимуществом, которого сам Морган не имел, — опытом ведения боевых действий, пусть и не сухопутных.