Король пожелал явить картины всего происходящего на войне, и посему была представлена осада Компьеня по всей форме, но в очень сокращенном виде: окопы, траншеи, батареи, сапы и проч. Крепость оборонял Кренан. Замок окружал старинный вал, он возвышался до уровня апартаментов короля, то есть был относительно высок и господствовал над местностью. У подножия его находилась старая каменная стена, а на самом валу, не имевшем ни банкеты для стрелков, ни опорной стенки, стояла, чуть подальше королевских апартаментов, ветряная мельница. Приступ был назначен на субботу 13 сентября; стояла прекраснейшая погода, и король в сопровождении дам, а также множества придворных и всех знатнейших иностранцев поднялся на вал. Оттуда открывался вид на равнину и расположение войск. Я стоял в полукруге придворных очень близко, не далее чем в трех шагах от короля, и передо мной никого не было. Трудно представить себе более чудесную картину, чем армия в полном сборе и огромное множество зрителей всякого рода, конных и пеших, располагавшихся на расстоянии от войск, дабы не мешать им, маневры атакующих и обороняющихся, выполняемые совершенно открыто, поскольку не предполагалось ничего серьезного, а только демонстрация, и потому обе стороны не предпринимали никаких предосторожностей, стремясь лишь к точности перемещений. Однако совершенно иным было зрелище, которое и через сорок лет живо рисуется мне, словно увиденное сегодня, так оно меня поразило, — зрелище, которое король с высоты вала являл армии и бесчисленным толпам собравшихся на равнине или на самом валу людей всех состояний.
Г-жа де Ментенон сидела в своем портшезе с тремя стеклянными окнами на виду у зрителей и войск, а носильщики ее удалились. Слева чуть впереди нее сидела герцогиня Бургундская, с той же стороны сзади полукругом стояли герцогиня де Бурбон, принцесса де Конти и все дамы, а за ними мужчины. У правого окошка портшеза стоял король, а чуть позади, полукругом же, — самые сановные мужчины-придворные. Король почти все время был с непокрытой головой и ежеминутно наклонялся к окну, чтобы переговорить с г-жой де Ментенон, объяснял ей происходящее и представлял причины всех действий войск. Всякий раз она учтиво приоткрывала окно на четыре-пять пальцев, даже не наполовину; я видел это и, признаюсь, куда внимательней следил за этим зрелищем, нежели за действиями войск. Несколько раз она приоткрывала окно, чтобы задать вопрос королю, но обычно он сам, первый, не ожидая, когда она к нему обратится, наклонялся и объяснял, а ежели она не замечала, стучал в стекло, чтобы она отворила. Говорил он только с нею, если не считать кратких, немногочисленных приказаний или ответов герцогине Бургундской, пытавшейся завести с ним беседу; г-жа де Ментенон объяснялась с нею знаками, не приотворяя переднего окна, в которое юной принцессе приходилось кричать. Я наблюдал за поведением присутствующих: все выражали удивление, но смущенно, боязливо и робко; все, кто стоял за портшезом и в обоих полукругах, больше смотрели на него, чем на армию, хотя и с опасливым, смущенным почтением. Король часто клал шляпу на портшез, когда наклонялся поговорить с г-жой де Ментенон, и это постоянное движение, видимо, изрядно натрудило ему поясницу. Монсеньер верхом на коне был на равнине вместе с младшими принцами, а его высочество герцог Бургундский, как и при всех других учениях, был в чине генерала при маршале де Буффлере. Происходило это в пять пополудни, и погода стояла такая чудесная, что лучше пожелать невозможно.
Как раз напротив портшеза находилась крутая каменная лестница, не видная сверху, которая кончалась отверстием, проделанным в старой стене; по ней предполагалось подниматься снизу за распоряжениями короля, ежели в них будет нужда. Таковая и появилась: Кренан послал Канийака, командира Руэргского полка, принадлежавшего к защитникам крепости, чтобы получить приказ короля, не знаю даже, на какой предмет. Ка-нийак поднялся, уже показались его голова и плечи- я и сейчас вижу его столь же явственно, как тогда. По мере того как появлялась его голова, его взору открывались портшез, король и свита, которых он ни видеть, ни представить не мог, так как находился внизу, у подножия вала, а оттуда не видно, что находится наверху. Это зрелище наполнило его таким изумлением, что он перестал подниматься и смотрел с разинутым ртом, выпученными глазами и лицом, на котором выражалось величайшее недоумение. Все до одного заметили это, король тоже увидел и потому произнес с некоторым раздражением: «А, это вы, Канийак. Поднимайтесь». Канийак продолжал стоять, и король повторил: «Ну, поднимайтесь же! Что там у вас?» Тогда тот поднялся и неверным, медленным шагом, водя глазами по сторонам, приблизился к королю; вид у него при этом был крайне ошеломленный. Я уже говорил, что стоял шагах в трех от короля; Канийак прошел около меня и что-то невразумительно пробормотал. «Что вы сказали? — произнес король. — Повторите». Но тот никак не мог прийти в себя. Он что-то мямлил, король же, ничего не поняв и видя, что большего вытянуть из Канийака не удастся, ответил что-то незначительное и с досадой добавил: «Ступайте, сударь». Канийак не заставил повторять приказание и спустился по лестнице. Едва он скрылся, король обвел всех взглядом и сказал: «Не знаю, что случилось с Канийаком, но он совершенно не в себе, и непонятно, что он мне хотел сказать». Никто ему не ответил.