Еще когда отец мой болел в Блае, кое-кто, в том числе д'Обинье, брат г-жи де Ментенон, просили у короля это губернаторство; на что король ответил с несвойственной ему резкостью: «Разве у него нет сына?» Действительно, хотя король решил прекратить передачу должностей по наследству, моему отцу он неоднократно давал понять, что предназначает его губернаторство мне. Его высочество принц[33] очень зарился на Санлис, губернатором которого был мой дядюшка,[34] и, когда тот умер, просил эту должность себе, но король передал ее моему отцу; я получил ее одновременно с Блаем.
Принц посягал на все, что соседствует с Шантийи.[35] Прямо как Скапен,[36] он прибрал у моего дядюшки охотничьи угодья Санлиса и Алатта. И губернаторство, и эти угодья, которыми уже несколько веков с небольшими перерывами распоряжался наш род, дядюшка, бывший на восемь лет старше моего отца, получил от своего отца. Преклонный возраст и дрожание всего тела, которые ничуть не сказывались ни на его разуме, ни на здоровье, уже много лет назад вынудили его удалиться от света. Зиму он проводил в Париже, где очень мало выходил, а остальные семь-восемь месяцев — в своем поместье неподалеку от Санлиса. Его жена,[37] от которой он не имел детей, была таких же преклонных лет, как он. Она была сестрой герцога д'Юзеса, в первом браке была за маркизом де Порт из дома Бюдо, кавалером ордена Св. Духа,[38] как и мой дядюшка, и вице-адмиралом Франции, убитым при осаде Прива.[39] Он был братом супруги коннетабля де Монморанси, матери принцессы, бабушки его высочества принца и матери последнего герцога де Монморанси, обезглавленного в Тулузе.[40] Принц всегда звал ее тетушкой[41] и часто навещал престарелую чету в Шантийи.
Однажды принц приехал в их уединенную обитель и рассказал, что король, которому надоели жалобы всех, кто считает, будто в их владения вклиниваются королевские охотничьи угодья, собирается издать декрет об их упразднении, за исключением тех, где есть дома, в которых он живет, и тех, что занимают леса и равнины, окружающие Париж; его же охотничьи округа будут упразднены, но он все-таки надеется, что король проявит снисхождение и сохранит оные, ежели они будут принадлежать ему: дядюшка же с супругой будут иметь от этого двойной выигрыш, потому как, если округа будут сохранены, они останутся хозяевами в них, равно как и он, и всегда смогут пользоваться ими для себя, для своих людей и друзей, а также для своего стола, а кроме того, он тут же выложит им за эту любезность две-три сотни пистолей, хотя и не вполне уверен, что сумеет склонить короля сделать для него исключение. Эти простаки поверили ему, поругали эдикт и отказались от своих прав в пользу принца, а он, уходя, оставил им двести пистолей и потом насмехался над ними. Люди, жившие спокойно и беззаботно в обоих этих округах, были вне себя от огорчения.
Принц установил там подлинную тиранию и ужесточал ее, как только мог; правда, тем, кого он так облапошил, и домашним их он позволял хозяйничать в этих угодьях до конца жизни.
Дядюшка мой был командиром Наваррского полка, имел чин генерал-лейтенанта ив 1633 году благодаря представительному виду стал кавалером ордена Св. Духа. Умер он 25 января 1690 года, его супруга — в апреле 1695-го. Он был высок ростом, прекрасно сложен, обладал величественной внешностью, был здравомыслящ, умен, доблестен и порядочен. Мой отец весьма почитал его и, будучи в фаворе, всегда следовал его советам. Маркиза де Сен-Симон была долговязая, корыстная и недобрая; она нашла способ передать большую часть состояния моего дядюшки герцогам д'Юзес и вынудить нас с отцом уплатить большинство его долгов, оставив остальные непокрытыми. Ее мечтой было женить меня на м-ль д'Юзес, которая потом стала первой женой г-на де Барбезье.
Происхождение и богатство не всегда идут рука об руку. Разнообразные военные и семейные превратности разорили нашу ветвь рода, так что прадеды мои утратили блеск и остались с весьма скудными для военной службы средствами; мой дед,[42] участник всех войн своего времени и пламенный сторонник короля, удалился в свои владения, а малый достаток вынудил его отдать в соответствии с тогдашней модой двух старших сыновей в пажи Людовику XIII, что тогда делали люди самых знатных фамилий.
Монарх этот страстно любил охоту без больших свор, множества доезжачих и подстав и вообще без тех удобств, какие ввел король, его сын; особенно же он любил охотиться в лесу без дорог. Отец, заметивший нетерпеливость короля при смене лошадей, придумал подставлять сменную лошадь головой к крупу той, на которой скакал его величество. Благодаря этому король, который был весьма ловок, перескакивал с лошади на лошадь, даже не касаясь ногой земли, — все происходило в один момент. Королю это понравилось, он потребовал, чтобы свежего коня ему подавал всегда тот же самый паж, осведомился, кто он такой, и мало-помалу привязался к нему. Барада, обер-шталмейстер, стал невыносим королю своей надменностью и вызывающим тоном, он его удалил и отдал эту должность моему отцу. Потом, после смерти де Бленвиля, который был кавалером ордена Св. Духа и послом в Англии, отец стал первым камер-юнкером короля.
Отец мой, попавший в фавор без чьей бы то ни было протекции, единственно лишь по благосклонности к нему короля, никогда не считался ни с одним министром, даже с кардиналом де Ришелье, что, на взгляд Людовика XIII, было одним из его достоинств. Отец рассказывал мне, что, собираясь его возвысить, король, прежде чем это сделать, потихоньку справился об его характере и происхождении, о которых ничего не знал, дабы убедиться, достоин ли сей пьедестал нести подобную фортуну и не рухнет ли случайно под ней. Именно в таких выражениях впоследствии рассказал об этом отцу сам король, обманувшийся в де Люине.[43] Он любил дворян, старался узнать их и отличить; об этом свидетельствует и поговорка о трех парижских площадях и трех статуях на них: Генрих IV со своим народом на Новом мосту, Людовик XIII с дворянством на Королевской площади, которая в те времена была наикрасивейшим из кварталов, и Людовик XIV с фискалами на площади Побед. Вандомская площадь, разбитая много позже, не дала этому монарху лучших спутников.[44]
После смерти герцога Люксембургского, брата коннетабля де Люина, король предложил моему отцу выбрать какую-нибудь из освободившихся должностей. Герцог Люксембургский командовал гвардейской легкой кавалерией и был губернатором Блая. Отец умолял его величество отдать эти должности людям более достойным, чем он, и так уже осыпанный его благодеяниями. В этом необычном споре отец и король стояли каждый на своем; наконец рассерженный король объявил, что никому не позволит отказываться от его милостей, и дал отцу на выбор сутки, чтобы наутро тот сообщил о своем решении. Наутро король настоятельно осведомился, что решил отец. Тот ответил, что, раз его величество настойчиво желает пожаловать ему одну из двух должностей, лучше всего будет, если выбор сделает сам король. Король благосклонно улыбнулся и похвалил отца; затем он сказал ему, что легкая кавалерия более блестяща, но Блай — крепость, которая служит ключом к Гиени и Сентонжу, — надежнее, и во время смут на нее можно рассчитывать; неизвестно, что может случиться, и ежели после него начнется гражданская война, то легкая кавалерия ничего не будет стоить, а вот Блай окажется для него важней; по этой причине он решительно советует предпочесть сей город. Так мой отец получил это губернаторство; последующие события показали, сколь прав был Людовик XIII и сколь он был добр, но не из-за доходов, полученных отцом от своей должности, а потому, что она позволила ему многим пренебречь и проявить себя верностью и значительными заслугами.
Когда Месье Гастон возвратился из Брюсселя[45] в соответствии с договором, державшимся в такой тайне, что лишь наиболее проницательные догадались о нем после внезапного появления Месье при дворе, король сам рассказал о нем моему отцу. Тогда же он сказал ему, что решил сделать его герцогом и пэром и удерживает его только молодость отца, но, пообещав Месье дать герцогский титул Пюилорану, он не может пойти на это, не заручившись согласием моего отца. Государь добавил, что имеется одно условие, представляющееся ему крайне тяжелым, а именно: ежели на герцогский сан будут другие претенденты, первым возведен в него должен быть Пюилоран. Действительно, отец оказался этим столь задет, что целые сутки пребывал в сомнениях, поскольку Пюилоран, не будучи герцогом, имел перед отцом лишь одно преимущество — старшинство по возрасту. Наконец отец согласился и был возведен в герцогский сан через две недели после Пюилорана. Двумя годами прежде, при раздаче наград в 1633 году, мой отец стал кавалером ордена Св. Духа, имея от роду всего двадцать семь лет. Вместе с ним был произведен в кавалеры и мой дед. Но он был стар, вел уединенную жизнь и счел, что знакомство с двором не стоит труда. Он поручил моему отцу испросить предназначенную ему орденскую цепь для моего дяди, которому тогда было тридцать пять и который мог бы носить ее гораздо дольше. Действительно, он носил ее пятьдесят семь лет, а мой отец — шестьдесят; они долго оставались последними из тех, кого произвел в кавалеры покойный государь, — случай, неслыханный ни в одном ордене.
Став герцогом и пэром, отец продал должность первого камер-юнкера герцогу де Ледигьеру для сына его погибшего второго сына г-на де Креки, командира гвардейского полка. На деньги, вырученные за эту должность, отец откупил у старшего в роду владение Сен-Симон, которое возвел в ранг герцогства и пэрства.
Отец не только следовал за королем во всех его походах,[46] но и сам неоднократно командовал кавалерией в армиях, а также был командующим всего ополчения королевства, состоявшего из пяти тысяч дворян, которых он убедил, вопреки их привилегии, выступить за границы королевства. Своей доблестью и умелым командованием он завоевал репутацию превосходного военачальника, а также дружбу маршала де ла Мейре и прославленного герцога Веймарского. Могу сказать, не боясь быть опровергнутым авторами того времени, что в фавор он вошел, не добиваясь этого, что он всегда отличался умеренностью и высшей степенью бескорыстия, никогда ничего не просил для себя, был самым любезным, великодушным и благородным человеком из всех, кто появлялся при дворе, где он многим помог сделать карьеру, поддерживал несчастных и совершал множество благодеяний.
Осуждение герцога де Монморанси чуть было не привело к осуждению моего отца — так пылко и настойчиво он умолял пощадить его. Слухи об этом дошли до этого прославленного преступника, которого отец всегда числил своим другом. Взойдя мужественно и благочестиво, чем все были безмерно восхищены, на эшафот, он сделал два примечательных подарка — завещал две картины великой ценности, принадлежащие кисти одного мастера,[47] единственные его работы во Франции: св. Себастьяна, пронзенного стрелами, — кардиналу де Ришелье, Помону и Вертумна — моему отцу, Помону в натуральную величину, самую прекрасную и очаровательную, какую только можно себе представить. Это полотно до сих пор у меня, и я его бережно храню.
34
Шарль де Рувруа, маркиз де Сен-Симон (1601–1690), губернатор и бальи Санлиса, был на шесть лет старше Клода де Рувруа.
37
Луиза де Крюссоль (1604–1695), дочь Эммануила I де Крюссоль, герцога д'Юзес, вдова Антуана Эркюля де Бюдо, маркиза де Порт, фрейлина королевы Анны Австрийской, в 1634 г. вышла замуж за Шарля де Рувруа, маркиза де Сен-Симона.
38
Главный рыцарский орден феодальной Франции, учрежденный в 1578 г. Генрихом III с целью приблизить к себе потенциальных противников — лидеров «Католической лиги», связав их клятвой верности королевскому дому.
40
Анри II, герцог де Монморанси-Дамвиль, один из главарей мятежа против Ришелье (вместе с Гастоном Орлеанским), потерпел поражение и был казнен в 1632 г.
41
Принц Конде имел основание называть Луизу де Крюссоль тетушкой потому, что ее первый муж, маркиз де Порт, приходился родным братом Луизе де Бюдо (1575–1598), которая была матерью Шарлотты-Маргариты де Монморанси (1594–1650), жены Анри II де Бурбон-Конде и, соответственно, бабкой Луи II де Бурбон-Конде.
42
Луи де Рувруа, сеньер де Плесси (1568–1643); выступал на стороне Лиги, затем перешел на службу к Генриху IV. С 1627 г. — бальи и губернатор Санлиса.
43
Деятельность Шарля Альбера, герцога де Люина, приближенного Генриха IV, а затем фаворита Людовика XIII, во многом предвосхищает политику кардинала Ришелье. Так, в августе 1619 г. де Люин взял на себя труд улаживания конфликта между Людовиком XIII и его матерью, освободил из тюрьмы принца Конде, рассчитывая привлечь его на сторону короля, в 1620 г. принял участие в подавлении очередного выступления Фронды. Действия де Люина, направленные на ограничение своеволия Марии Медичи, мятежных принцев и протестантов, вызвали недовольство придворных кругов, которые немало потрудились, чтобы к концу 1620 г. в отношениях между Людовиком XIII и его фаворитом наметилось охлаждение. Правда, в 1621 г. де Люину удалось восстановить свой пошатнувшийся авторитет. О взаимоотношениях де Люина с Людовиком XIII Сен-Симон подробно рассказывает в «Параллельном жизнеописании трех первых Бурбонских королей» (1746).
44
В оригинале — maltфtiers («сборщики налогов»), слово с резко выраженной уничижительной оценкой — «вымогатели». Статуя Людовика XIV на Вандомской площади была воздвигнута в 1699 г.
45
Слабовольный, непоследовательный, вступавший во всевозможные заговоры, Гастон Орлеанский непрерывно интриговал против своего брата, Людовика XIII, матери-регентши и Мазарини. 29 сентября 1634 г. между ним и двором была наконец достигнута договоренность о примирении, однако со свойственной ему непоследовательностью он вновь бежал во Фландрию, где узнал о том, что по настоянию Марии Медичи его тайный брак с Маргаритой Лотарингской признан недействительным. Раздосадованный и озлобленный, он все-таки вернулся во Францию и 21 октября того же года предстал в Сен-Жермене перед своим братом.
46
Клод де Сен-Симон принимал участие в осаде Ла-Рошели, главного оплота гугенотов, сопровождал короля в кампаниях 1629 г. (Па-де-Сюз и Шамбери), 1636 г.; после захвата Пикардии ему было поручено присматривать за Лигой в департаменте Уаза, в 1638 г. командовал легкой кавалерией в армии Конде, участвовал в войне 1639 г.
47
«Св. Себастьян, пронзенный стрелами» — картина итальянского художника Аннибале Карраччи (1560–1609), в настоящее время находится в Лувре; полотно «Помона и Вертумна», приписываемое ученику Леонардо да Винчи Франческо Мельци (1492–1570), находится в Берлинском музее.