Отмена Нантского эдикта без всякой причины и необходимости и последовавшие за этим действия, которые скорей следует назвать проскрипциями,[135] — вот плоды этого чудовищного заговора, который на четверть уменьшил население королевства, привел в упадок торговлю, ослабил его во всех отношениях, на долгий срок обрек на дозволенное и узаконенное разграбление драгунами, разрешил пытки и казни, от которых погибли тысячи невинных людей обоего пола, привел многих в нищенское состояние, вверг в раздор множество семейств, натравил одних родичей на других, чтобы отнять у них имущество и обречь на голодную смерть, привел к переходу наших мануфактур в руки иностранцев, благодаря чему их государства расцвели, разбогатели и выстроили новые города за наш счет; весь мир узрел некогда величайший народ в облике изгнанников, ограбленных беглецов, скитающихся по свету без всякой вины, ищущих прибежища вдали от родины; богатые, знатные, старики, люди, нередко глубоко чтимые за их благочестие, ученость, добродетели, привыкшие к удобствам, слабые, утонченные, были осуждены на галеры, под бичи надсмотрщиков только за свою веру; в довершение же ужасов во всех провинциях стало обычным делом клятвопреступление и святотатство, всюду раздавались вопли несчастных жертв заблуждения, меж тем как другие жертвовали своей совестью ради сохранения имущества и покоя, покупая их притворным отречением, после чего их тут же волокли поклоняться тому, во что они не верили, и вкушать святыню из святынь, божественное тело Господа нашего, хотя они пребывали в уверенности, что едят простой хлеб, который, ко всему прочему, должно быть, вызывал у них ненависть. Такая мерзость, порожденная лестью и жестокостью, царила повсюду. Между пыткой и отречением, а между ним и приятием святого причастия зачастую не проходило и суток, и палачи несчастных становились их путеводителями и удостоверителями обращения. Те же, кто потом изображал, будто отреклись по доброй воле, не замедлили бегством либо поведением опровергнуть свое мнимое обращение.
Почти все епископы действовали таким скоропалительным и кощунственным образом. Многие побуждали к нему, большинство воодушевляло палачей, принуждало к обращению и заставляло псевдообращенных тут же принимать святое причастие, дабы тем самым умножить число своих успехов, донесения о которых посылались ко двору, чтобы поскорей снискать похвалу и получить награду.
Интенданты провинций старались превзойти друг друга, оказывая содействие священникам и драгунам, и посылали списки новообращенных, дабы выслужиться перед двором. Среди немногочисленных губернаторов и наместников провинций, а также немногих сеньеров, сидевших в своих поместьях, не было недостатка в желающих выслужиться подобным образом перед двором через епископов и интендантов.
Король со всех сторон получал подробнейшие донесения об этих преследованиях и обращениях. Отрекшихся и принявших причастие считали на тысячи: две тысячи в одном месте, шесть тысяч в другом, и все сразу, и все мгновенно. Король был в восторге от своего могущества и благочестивости. Ему мнились времена, когда проповедовали апостолы, и он полагал, что сравнялся с ними славой. Епископы слали ему панегирики, иезуиты возглашали хвалу с церковных кафедр и у себя в миссиях.[136] Вся Франция исполнилась ужаса и смятения, но никогда еще не было такого торжества и ликования, столь неумеренного славословия. Монарх ни капли не сомневался в искренности этих толп обращенных: те, кто занимался обращением, позаботились убедить его в этом и заранее причисляли его к лику святых. А он с радостью пил этот яд. Он верил, что, как никогда, возвысился над людьми и приблизился к богу во искупление своих грехов и постыдной жизни. Он слышал одни славословия, меж тем как добрые и истинные католики, а также святые епископы искренне сокрушались, видя, как люди, исповедующие истинную веру, поступают с заблуждающимися и еретиками точно так же, как языческие тираны и еретики поступали с глашатаями истины — проповедниками и святыми мучениками. Они не могли утешиться, зная о великом множестве клятвопреступников и святотатцев. Они горько плакали оттого, что столь гнусные средства вызывают прочное и неистребимое отвращение к истинной вере, что наши соседи ликовали, видя, как мы ослабляем и губим сами себя, и пользовались нашим безумием, строя свои планы на ненависти, кою мы возбудили во всех протестантских державах. Но король был глух к вопиющим истинам. Ему не смогло открыть глаза даже мнение на этот счет Рима, той самой курии, что в свое время не постыдилась выразить радость по поводу Варфоломеевской ночи[137] вплоть до того, что устраивала крестные ходы, дабы возблагодарить Бога, и заказывала величайшим живописцам для украшения Ватикана картины, изображающие это отвратительное событие. Папский престол занимал Одескальки, принявший имя Иннокентия XI. Он был хороший епископ, но крайне неспособный правитель, во всем поддерживавший австрийцев; таковы же были его министры. Уже при вступлении на престол он поссорился с королем из-за регалий.[138] Еще более разгневали его четыре статьи собора галликанского духовенства[139] в 1682 году. Насилия над гугенотами не нашли у него ни малейшего одобрения. Он всегда полагал, что они вызваны политическими соображениями, чтобы уничтожить партию, которая долго потрясала Францию мятежами; до крайнего же обострения отношения между обоими дворами дошли позже, когда возникло дело о вольностях галликанской церкви.[140]
Торжественное основание Сен-Сира произошло вскоре после отмены Нантского эдикта. Г-жа де Монтеспан построила в Париже прекрасный Дом дев Св. Иосифа, в котором основала учебное заведение для девиц, где их обучали различным рукоделиям; оттуда вышли великолепно изготовленные церковные украшения, а равно другие превосходные вещи для короля и для всех, кто пожелал их заказать; в этом же доме поселилась г-жа де Монтеспан, когда была вынуждена окончательно удалиться от двора. Соперничество с нею подвигло г-жу де Ментенон к гораздо более высоким и обширным замыслам, а именно: благодетельствуя обедневшее дворянство, добиться, чтобы оно считало ее своей покровительницей, и тем самым завоевать симпатии дворянства в целом. Она надеялась устранить препятствия к обнародованию своего брака, прославив себя учреждением подобного заведения, которое могло бы дать занятие и развлечение королю, да и ей самой, а также стать для нее прибежищем, если она, к несчастью, утратит короля, как и произошло в действительности. Она добилась передачи богатых доходов настоятеля аббатства Сен-Дени на нужды Сен-Сира, и это в глазах короля и общества уменьшило затраты на учреждение столь значительного заведения, которое само по себе было настолько полезным, что заслуживало лишь искреннего одобрения.
Самым пламенным ее желанием было обнародование ее брака с королем. Сопротивление, которое героически оказал Лувуа, когда решение об этом уже было принято, вскоре, как мы уже видели, погубило его, а также и присоединившегося к нему архиепископа Парижского. Но и это не угасило ее надежд. Она подбадривала себя тем, что заложила основы для брака, еще когда мечтать о нем не смела; еще при жизни королевы г-жа де Ментенон, дабы сокрыть и предать забвению свое прошлое, скромно напомнила королю, что она благородного происхо-жения, затем во время брака Монсеньера сказала, как важно окружить дофину верными людьми, и предложила дать ей при дофине должность, которая предоставит ей право и средства следить за нею. Это привело, как мы видели, к назначению герцогини де Ришелье придворной дамой королевы посредством назначения мужа ее на должность почетного кавалера, чтобы он исполнял последнюю, а потом продал, за сколько сможет, хотя получил бесплатно; оба они принадлежали к давним и близким друзьям г-жи де Ментенон, которая вместе с супругой маршала де Рошфора была сделана второй гардеробмей-стериной дофины. Непонятно было различие между обеими дамами, ведающими гардеробом; достаточно было одной, и назначение второй вызвало всеобщее возмущение. Другая гардеробмейстерина издавна привыкла заискивать перед министрами и королевскими любовницами и теперь думала лишь о том, как бы угодить новому светилу, взошедшему в пору своей осени. Она льстила себя надеждой занять место герцогини де Ришелье, которая была гораздо старше ее и к тому же болела, однако обманулась: король предпочел герцогиню. Мы уже видели, как и почему г-жа де Ментенон произвела в эту должность г-жу д'Арпажон, к великому удивлению двора и еще большему изумлению самой г-жи д'Арпажон.
135
Два эдикта, преследующие не отрекшихся родственников изгнанных гугенотов (январь 1686), декларация в отношении эмигрантов (май) и, наконец, декларация, санкционирующая изгнание пасторов (июль).
136
Правительство Людовика XIV направляло в провинции миссионеров для обращения протестантов в католицизм.
137
Весть о расправе, учиненной католиками над гугенотами в Париже и других городах Франции в ночь с 24 на 25 августа 1572 г., была одобрительно встречена папской курией.
138
Регалиями именовалось право французских королей на получение доходов с епископских диоцезов и на назначение епископов. В 1673 г., а затем в 1682 г. Людовик XIV распространил это право на южные епархии королевства, находившиеся в ведении Ватикана, чем вызвал недовольство папы Иннокентия XI.
139
12 марта 1682 г. тридцать пять епископов совместно с тридцатью пятью священниками приняли составленную Бос-сюэ декларацию из четырех статей. Статья I ограничивала вмешательство пап в дела светской (королевской) власти, в частности отвергала право Рима низлагать королей. Статья II провозглашала прерогативу декретов Вселенских соборов, на которые никто, в том числе и папа, не имел права посягать. Статья III предоставляла свободной галликанской церкви право самостоятельно решать вопрос о принятии постановлений Рима в зависимости от укоренившихся нравов страны и «обычаев отцов». Статья IV, признавая главенствующую роль папы в вопросах веры, оставляла за галликанской церковью право принятия окончательного решения по конкретным вопросам.
140
Связано с обстоятельствами отлучения от церкви маркиза де Лавардена (1643–1701), французского посла в Риме. Посольские особняки и прилегающие к ним дома обладали дипломатическим иммунитетом, чем пользовались скрывавшиеся от правосудия преступники. 12 мая 1687 г. Иннокентий XI издал бреве, разрешающий полиции преследовать преступников даже в посольских помещениях, угрожая строптивым послам отлучением от церкви. В 1688 г. Лаварден во главе небольшого вооруженного отряда отправился в Рим с целью дезавуировать папский бреве, за что и был наказан отлученийм от церкви. В отместку Людовик XIV оккупировал графство Венето; Иннокентий XI ответил альянсом с Вильгельмом Оранским.