Что касается точности и достоверности рассказанного мной, то из самих «Мемуаров» можно увидеть, что почти все в них почерпнуто из того, в чем я сам был участником, а остальное мне поведали люди, имевшие непосредственное отношение к описываемым мною событиям. Всех их я называю, и их имена, равно как их близкие отношения со мной, — вне всяких сомнений. Я оговариваю, когда полученные мною сведения не вполне достоверны, а ежели чего не знаю, то не стыжусь в том признаться. Таким образом, все представленное в моих «Мемуарах» получено из первых рук. Их достоверность, их подлинность не может возбудить ни малейшего сомнения, и, мне думается, я могу сказать, что не было еще доселе воспоминаний, которые содержали бы столь же много предметов, так глубоко и подробно рассмотренных, были бы столь же поучительны и представляли бы такой же интерес.
Не сомневаюсь, что, ежели мои «Мемуары» когда-нибудь узрят свет, они вызовут бурю негодования, но, так как я сам не увижу их напечатанными, мне это безразлично. Каждый привержен своим близким, своим интересам, претензиям, иллюзиям и не терпит даже самого ничтожного противоречия им. Любой человек-друг истины, но только если она ему благоприятна, да вот благоприятна она в подобных вещах весьма немногим. Ежели ты о ком-то говоришь хорошо, он это воспринимает как должное: этого требует истина. А те, о ком говоришь иначе, а таких большинство, приходят в тем большую ярость, чем больше это дурное подтверждается фактами; поскольку же во времена, когда я писал, особенно в конце, все шло к вырождению, к беспорядку, к хаосу, а впоследствии это только усилилось и поскольку эти «Мемуары» проникнуты стремлением к порядку, закону, истине, твердым правилам и нелицеприятно представляют все, что им противостоит, что ныне царствует, все шире распространяя свою невежественную и усиливающуюся власть, то корчи ненависти перед сим правдивым зеркалом, несомненно, будут всеобщими. К тому же «Мемуары» написаны не для тех, кто является чумой для государств, кто отравляет их и из-за собственной глупости или своекорыстия ведет к гибели дорогами, которые лишь ускоряют упадок, а для людей, которые жаждут знания, дабы предотвратить гибель, но которых старательно отстраняют те, кто добился могущества и доверия и более всего боится просвещения; написаны они для людей, не ведающих иной корысти, кроме справедливости, истины, рассудка, закона, разумной политики, и приверженных лишь общему благу.
Мне остается сделать еще замечание о беседах, которые я вел со многими людьми, в особенности с герцогом Бургундским, герцогом Орлеанским, г-ном де Бовилье, министрами, однажды с герцогом Мэнским, раза три-четыре с покойным королем, наконец, с его высочеством герцогом и еще множеством значительных особ, а также о том, что высказывал я, и об их мнениях, которые я, соглашаясь, принимал или оспаривал. Среди этих бесед есть такие, а их немало, которые читатель, не знающий меня, уверен, будет склонен отнести к тому разряду придуманных речей, каковые историки частенько приписывают полководцам, посланникам, сенаторам, заговорщикам, дабы расцветить свои сочинения. Но с той же достоверностью, какая до сих пор двигала моим пером, я могу заверить, что все речи, которые я вел и ныне воспроизвожу, переданы в сих «Мемуарах» с самой скрупулезнейшей точностью, равно как и слова, что были обращены ко мне; более того, если и есть мне в чем упрекнуть себя, то уж скорее в том, что я здесь не усиливал, а, напротив, ослаблял свои слова потому, что памяти свойственно забывать многие подробности, и потому, что воспламененный целью и обстоятельствами, говоришь куда живей и с большей силой, нежели потом воспроизводишь сказанное. Добавлю с той же уверенностью, какую выразил выше, что ни у кого из знавших меня не возникло бы ни малейших сомнений в точности пересказываемых мною бесед, какими бы резкими они ни казались, и что любой из них узнал бы меня в каждом слове.
Общим недостатком всех «Мемуаров», который мне всегда особенно не нравился, я считаю то, что, закончив их, читатель теряет из виду главных действующих лиц, о которых там больше всего говорилось, так что его любопытство насчет их дальнейшей жизни остается неудовлетворенным. Ведь всегда хочется узнать, что с ними было дальше, но только так, чтобы не утруждать себя поисками сведений в других книгах, поскольку этому вопреки жажде познания препятствует леность. Вот это-то мне и хочется предотвратить, если Господь дарует мне еще жизни. Разумеется, я не смогу написать продолжение с той же полнотой, с какой писал, когда был в гуще событий. И хотя кардинал де Флери ничего не скрывал от меня, ежели я изъявлял желание узнать об иностранных делах, и даже первый рассказывал мне о них, а также о разных придворных событиях, сам я весьма мало и с крайним равнодушием следил за ними; еще меньше интереса я проявлял к беседам с министрами и другими осведомленными лицами, к тому же они происходили с такими длительными перерывами, что у меня есть все основания опасаться, что добавление или продолжение этих моих «Мемуаров» будет куда более вялым, будет содержать куда меньше сведений и вообще сильно отличаться от того, что написано мною до сей поры; однако из него хотя бы будет видно, что сталось с людьми, которые появлялись на страницах этих «Мемуаров», и я предполагаю довести их до смерти кардинала де Флери.
И наконец, неужели я не скажу несколько слов о стиле, о его небрежности, о словах, повторяющихся чересчур близко, о чрезмерном иной раз изобилии синонимов, особенно же о запутанности, нередко происходящей от длинных периодов, и, наверное, о встречающихся иногда повторах? Я чувствовал эти свои недостатки, но не мог их избежать, поскольку, захваченный содержанием, обращал внимание не столько на манеру его изложения, сколько на то, чтобы лучше его передать. Я никогда не был склонен к академичности и не могу отучить себя от привычки писать быстро. Чтобы выправить мой стиль, сделать его более правильным и приятным, пришлось бы переделывать весь этот труд, а это было бы превыше моих сил и, боюсь, оказалось бы бесплодным занятием. Чтобы как следует выправить уже написанное, нужно уметь хорошо писать, но здесь легко можно увидеть, что я даже не решаюсь притязать на это. Я помышлял лишь о точности и правде. Смею утверждать, что оба эти достоинства неотделимы от моих «Мемуаров», составляют их основу и душу и хотя бы за это их стиль заслуживает известной благосклонной снисходительности. Он тем более нуждается в ней, что я не могу обещать сделать его лучше и в задуманном мной продолжении.
ОТ СОСТАВИТЕЛЯ
Выбирать из многотомных «Мемуаров» Сен-Симона — непросто. Тематическое и жанровое разнообразие «гигантской рукописи», по выражению Л.Я.Гинзбург, — беспрецедентно. Но понятно и честолюбивое желание составителя, имеющего дело с «Мемуарами», по возможности достичь двух, по-видимому, взаимоисключающих целей: 1) дать читателю представление о совершенно свободном, в духе монтеневских «Опытов» раскинувшемся пространстве «Человеческой комедии» Сен-Симона (так озаглавил свое исследование Жан де ля Варанд (Jean de la Varende. M. Le duc de Saint-Simon et sa comиdie humaine. P., 1955) и 2) сохранить подобие тематического и композиционного единства, невидимо, но властно, изнутри организующего материал, несмотря на своевольное чередование тем, отступлений, несмотря на проспективную и ретроспективную диахронии, к которым с величайшей непринужденностью прибегает Сен-Симон. По этому пути пошел в свое время И. М. Гревс — составитель, переводчик и комментатор первого советского двухтомного издания отрывков из «Мемуаров» (Сен-Симон. Мемуары. Избранные части «Подлинных воспоминаний герцога де Сен-Симона о царствовании Людовика XIV и эпохе регентства», тт. 1–2, М.-Л., «Academia», 1934–1936). Сославшись на устрашающую многотомность первого полного научного издания «Мемуаров» (тридцать томов под редакцией Ж. Шерюэля «в 50-х годах прошлого столетия», двадцать один том P., «Hachette»1881–1893, «сорок с лишним томов» под редакцией А. Ренье и А. Буалиля, «1 том вышел в 1879 г.», восемь томов неизданных сочинений (Ecrits inиdits de Saint-Simon, P. 1881–1893) и т. п., то есть изрядно напугав читателя необозримой содержательностью сен-симоновского текста (со своей стороны мы могли бы указать на академическое издание Bibliothиque de la Plиiade, последний, седьмой, том которого вышел в 1961 году, а также на еще более тщательное, снабженное скрупулезными историческими и лингвистическими комментариями, с публикацией вариантов и параллельных отрывков из рукописи Данжо, издание «Gallimard» 80-х годов нашего века), И.М. Гревс предложил в сущности отличный от сен-симоновского вариант членения рукописи, разбивая ее на главы, отсутствующие у Сен-Симона, стремясь придать привычные очертания чему-то совершенно непривычному, сближая разведенное и противопоставляя соседствующее: