Революция 1905 года была подавлена, но страна пришла в движение. На лозунг «идти в народ», нести идеи свободы в массы особенно горячо откликнулась молодёжь. Студенты Технологического института находились на переднем крае борьбы. Не успел я начать учёбу, как была объявлена студенческая забастовка, и занятия временно прекратились. Насколько помню, бастовали из-за ареста участников одной из многочисленных тогда мирных демонстраций, в числе которых оказались несколько наших студентов. Мы забаррикадировались в здании института, заявив, что не выйдем оттуда, покуда всех арестованных не освободят. На требование полиции разойтись мы ответили отказом, и здание оцепили солдаты. В аудиториях и лекционных залах царила анархия: шли бесконечные, лишённые всякого порядка собрания, все старались перекричать друг друга, выдвигали ультиматумы правительству. Знай мой отец, каким будет моё «боевое крещение» в Технологическом институте, он бы, наверное, не настаивал на моём переходе туда из университета. Хаос продолжался почти неделю. Полиция рассчитывала взять нас измором, но это не удалось: несмотря на осаду, студенты из других институтов доставляли нам еду по крышам соседних зданий. В итоге власти пошли на уступки, и порядок был восстановлен.
Уже в первые дни осады я познакомился с двумя молодыми людьми, которые вскоре стали моими ближайшими друзьями. Их звали Константин Барский и Александр Бомзе. Они прибыли в Петербург из противоположных концов страны (Константин – с Урала, а Александр – с юга России), и, возможно, поэтому трудно было найти два более несхожих характера. Оба необычайно талантливые, даже блестящие, но Константин взрывной, шумный, непредсказуемый, а Александр – спокойный и рассудительный. Константин ни в чём не знал меры: мог не спать сутками, решая какую-нибудь математическую задачу, а если уж уходил в загул, то напивался до беспамятства. Нам с Александром не раз случалось уносить его домой на руках с очередной студенческой попойки. Жизнь Константина оборвалась рано: он погиб на фронте в самом начале Первой мировой войны.
Александра отличало поразительное усердие. Если ему не давался какой-то опыт, он продолжал пробовать и так, и эдак, и не отступался, покуда не находил решения. Мне не была свойственна такая усидчивость: если сразу чего-то не добивался – бросал. Но глядя на Александра, старался выработать в себе внутреннюю дисциплину и терпение, без которых успех в экспериментальных исследованиях попросту невозможен.
Александр часто гостил у нас в Муроме во время летних каникул, и мои родители необычайно привязались к нему, относились как к сыну. По окончании института он стал весьма успешным инженером.
График институтских занятий был предельно насыщенным, и поначалу я с головой ушёл в учёбу. Постепенно, однако, круг моих интересов расширился – во многом под влиянием Константина и Александра, мечтавших о политических преобразованиях в стране. Втроём мы стали знакомиться с деятельностью различных партий, ходили на собрания и сходки (порой подпольные), вели пропагандистскую деятельность среди рабочих, посещали митинги на заводах. В то время в этом не было ничего необычного: интеллигенция и студенчество принимали самое активное участие в политической жизни страны, причём не только в крупных городах, но даже в таких захолустных, как Муром. Не стали исключением и некоторые из моих сестёр и двоюродных братьев.