«Но ведь большая часть населения Эльзаса, — возразил на это Гиммлер, — по происхождению немцы, почти не затронутые культурным влиянием французов». Однако в конце концов он, хотя, может быть, и против воли, обвел зеленым полукругом Францию. Затем мы коснулись еще Швейцарии и Италии, но когда его «указка» остановилась на Австрии, он неожиданно сказал: «Но уж это останется нашим».
После этого он задумчиво взглянул на Чехословакию.
«А что будет с ней?»
«Судеты в политическом и административном отношении будут и впредь принадлежать рейху. Чехия и Словакия должны получить независимое управление, но сохранить свои экономические связи с Германией. Я считаю, что это было бы наилучшим решением и для всей Юго-Восточной Европы, включая Хорватию, Сербию, Болгарию, Грецию и Румынию». Гиммлер прервал мои объяснения: «В отдаленной исторической перспективе все это приведет к экономическому соревнованию с Великобританией, в результате возникнут те же противоречия, что и раньше».
Затем мы перешли к вопросу о Польше и прибалтийских государствах.
«Польский народ должен будет работать на нас», — сказал он тоном, не допускающим возражений. «А здесь следует создать сферу для финской экспансии, — его зеленый карандаш показал на прибалтийские государства. — Финны — надежные люди. С этим уголком на Севере у нас будет меньше хлопот». Потом он взглянул на Россию. Возникла длительная пауза.
«Если я вас правильно понимаю, — возобновил он разговор, — все наши территориальные приобретения на Востоке нам следует использовать как залог успеха в будущих переговорах с Россией».
«Да, рейхсфюрер». Я напомнил ему в этой связи о словах французского премьер-министра Лаваля, сказавшего Гитлеру однажды: «Г-н Гитлер, вы ведете большую войну за создание новой Европы, но для того, чтобы вести эту большую войну (он имел в виду войну против России), вам нужно сначала создать эту новую Европу». «Компромиссный мир, — продолжал я, — должен быть, разумеется, заключен так, чтобы он позволил Германии и в будущем занимать прочные позиции в отношении Востока».
Наша беседа затянулась до поздней ночи. Но все же мне удалось добиться от Гиммлера согласия лично вступить во внешнеполитическую игру. Он даже пообещал мне, протянув, в залог верности руку, сделать все, чтобы Риббентроп до рождества (1942 года) был снят со своего поста. Кроме того, он дал мне в принципе разрешение завязать с Западом контакты через каналы, находящиеся в распоряжении зарубежной службы информации.
«Я одобряю ваш план, — сказал он в заключение, — но с тем условием, что в случае, если вы в ходе ваших приготовлений совершите серьезную ошибку, я моментально откажусь от вас».
Тем самым Гиммлер предоставил мне свободу действий — это было больше, чем я надеялся достичь. Но тогда я еще не мог в полной мере представить себе, как сильно повлияют на осуществление этого решения факторы, находившиеся вне моего контроля. Не подумал я и о том, что изменчивый характер Гиммлера слишком часто обращал его лучшие намерения в свою противоположность.
Как бы то ни было, он дал мне возможность приступить к делу. Отныне большая часть моих помыслов и усилий была направлена на то, чтобы вызволить Германию из тупика войны на два фронта. Конечно, тогда я еще был слишком большим идеалистом и твердо верил в успех своего дела. Действительность же заставила меня пережить одно разочарование за другим, длинная цепь которых слишком редко прерывалась вспышкой надежды. В конце войны я должен был признаться себе, что был слишком маленьким колесиком в гигантском механизме истории.
БОРМАН — МЮЛЛЕР
Отношения между Гиммлером и Борманом — Характер Бормана — Мюллер об идеологическом руководстве Германии — Смена его политической ориентации.
С лета 1942 отношения между Гиммлером и Борманом сильно обострились. Между ними шло соперничество за «место под солнцем» — каждый мечтал стать фаворитом Гитлера. И внешностью, и характером соперники настолько разительно отличались друг от друга — Борман был похож на драчливого кабана на картофельном поле, а Гиммлер напоминал аиста, расхаживающего по салатным грядкам, — что вряд ли последнему удалось бы когда-нибудь устранить своего противника. К тому же Гиммлер, совершая тактические ошибки, постоянно обнажал свои уязвимые места, чем Борман ловко пользовался. Так, однажды Борману удалось разжиться очень сильным козырем, когда Гиммлер обратился в партийную канцелярию с просьбой о получении личной ссуды.
Гиммлер жил отдельно от своей жены, от которой у него была дочь. Но к разводу он относился отрицательно — не только потому, что, как он мне как-то рассказывал, у них была дочь, но и из чисто принципиальных соображений. Он не хотел бросать жену (которая была намного старше его, но еще до замужества самоотверженно заботилась о нем), чтобы не создалось впечатления, будто она теперь не пара ему. Вместе с тем он был в связи с женщиной, родившей ему двух внебрачных детей, к которым он был сильно привязан. Он делал для них все, что могло позволить его жалованье. И вот этот-то человек, обладавший вместе с Гитлером громаднейшей властью в Третьей империи, который через свои разнообразные экономические организации и прочие каналы мог располагать миллионами, неожиданно столкнулся с затруднениями, стараясь обеспечить существование своей семьи и внебрачных детей. Он обратился не к кому иному, а к своему сопернику Борману с просьбой выдать ему из партийных сумм ссуду в размере восьмидесяти тысяч рейхсмарок с условием погашения. Позднее он спрашивал меня, не обманули ли его с процентами. Понимая опасность сложившейся ситуации, я предложил Гиммлеру погасить долг сразу, выплатив ссуду наличными. Так как в данном случае речь шла о ссуде на строительство, можно было получить обеспечение для нее через ипотеки или опись имущества. Но он отклонил мое предложение со словами: «В этом глубоко личном деле мне хотелось бы быть особенно корректным и никого не вмешивать в него».