Сразу же после этого у меня состоялась беседа со своим японским коллегой. Он нем ог сколько-нибудь существенно дополнить эту информацию, но заверил меня, что, по японским данным, русские полностью полагаются на их нейтралитет и исходят в своей стратегии из возможности продолжать войну с Германией, не отвлекая силы на отражение японского нападения на Востоке.
Эти известия были столь важны, что я сократил свой визит с целью подготовить отчет и представить его лично. Посему я не смог встретиться с Фличом, как это первоначально планировалось, для окончательного разговора.
Вернувшись на свое рабочее место в Берлине, я первым делом прочитал отчет специального эмиссара, знакомившегося с работой моих людей в Мадриде, (с ним я еще не имел возможности переговорить). Волосы у меня встали дыбом. Положение было ужасающим. Лишь один из главных агентов, серьезный и изобретательный рабочий, организовавший сеть информаторов, получил хорощую характеристику. Его единственная проблема состояла в установлении контакта с британским посольством, но и здесь ему удалось в конце концов завязать рабочие связи. Но это было единственное светлое пятно во всем отчете. Все остальные казалось просто невероятным. Однако я не собирался из ложной гордости скрывать ощибки. Основной радиопередатчик был установлен в заднем помещении ресторана.
Его же ведущие сотрудники превратили в свою штаб-квартиру, встреч агентов и в день получения жалования они устраивали здесь пьянки. Они завербовали владельца ресторана и сделали его казначеем. Кассовый аппарат стал хранилищем средств разведки: все средства и расписки хранились здесь. Местные полицейские знали обо всем, что происходило и сами участвовали в попойках. Некоторые из них даже были контр-агентами и работали на другие разведывательные службы. Было ясно, что не только испанская полиция, но и спецслужбы врага знали коды, использовавшиеся основным передатчиком и читали все сообщения, которые шли из задней комнаты. К счастью для меня, исходя из сложившейся ситуации, все, переданное нашим передатчиком было абсолютной чушью. Некоторое время я подумывал не махнуть ли на все рукой и вводить в заблуждение противника, пока я не создам новую группу где-нибудь еще. Наконец я отложил отчет. Я с ужасом подумал, что высшему руководству действительно передавалась информация, добытая таким образом.
Тем временем перед дверями кабинета ждало несколько человек. Один из них был специалист по Болгарии из аналитического сектора. Его отчет был точным, коротким и свидетельствовал о глубоком знании предмета.
Следующий разговор оказался куда сложнее. Он касался проблемы, затрагивающей всю нашу ближневосточную политику реакции на попытку переворота Эль-Галиани в Ираке, который потерпел неудачу и привел к потере значительной доли симпатий к нам в арабских кругах. Мы должны были восстановить в них дружественное отношение к Германии, и я попросил изложить все это письменно, так как собирался обсудить данную проблему с министерством иностранных дел и верховным командованием вермахта.
Потом последовало совещание по техническим вопросам и наконец, я смог вернуться к груде документов на моем столе.
Около двух часов ночи я утомился настолько, что перестал воспринимать прочитанное, и отправился домой. Весь дом спал. Я быстро заглянул в детскую и, тяжело вздохнув рухнул в постель. Жена проснулась и с глубоким беспокойством проговорила:"Ты не сможешь так жить". Но я слишком устал, и ничего не ответил.
Следующее, что я услышал, был ее голос, доносившийся до меня как бы с большого расстояния:"Вальтер, Вальтер! Воздушный налет! Надо одеться и отнести мальчика в подвал". Это только первое предупреждение, - ответил я. - Если это действительно налет, у нас полно времени, чтобы спуститься.
Я жил как раз (just off)рядом с Курфюрстендом. Поблизости была расположена зенитная батарея, и когда она вела огонь, вся квартира (а мы жили на пятом этаже)содрогалась. Грохот орудий становился все сильнее, от бомб дрожала земля. Я подошел к окну, все еще не зная, как быть, и вдруг увидел огромный бомбардировщик, пойманный перекрещивающимися лучами прожекторов. Попав под огонь зениток, он попытался ускользнуть, но это не удалось. "Лучше спуститься,"-сказал я. Отвернувшись от окна, я услышал вой падающей бомбы. Я крикнул жене, чтобы она легла, но она бросилась в детскую и оказалась в дверях, когда раздался страшный грохот. Она рухнула на пол, а меня подбросило в воздух и ударило о противоположную стену. Я услышал звон стекла, грохот падающих кирпичей - и затем - полную тишину. Через мгновенье в ночи зазвучали мольбы о помощи. РАздались крики команд и топот многих ног. Я услышал охрипший голос жены:"Ты в порядке?". Я не знал: все еще был оглушенным. Она очнулась быстрее, чем я и через осколки стекла и груды вещей, бросилась в детскую. Я бросился за ней, со стыдом заметив, как быстро женщины реагируют в таких обстоятельствах. Она распахнула покосившуюся дверь, и ...., под одеялом запорошенный пылью малыш улыбнулся матери счастливой улыбкой, целый и невредимый. Все в комнате - и окно, и мебель было переломано и разбито, в стене над кроватью застрял зазубренный осколок бомбы. Мы с женой опустились перед кроваткой на колени, и на мгновение наши глаза встретились.
Мы были так взволнованы, что не слышали криков снизу:"Пятый этаж, вы с ума сошли? Выключите свет, не слышите они все еще в воздухе?" Мы быстро выключили свет и спустились в подвал. Позднее я вышел посмотреть, что же случилось. Это было невероятное зрелище. В радиусе двухсот ярдов упала серия из пяти бомб. Одна из них врезалась в основание дома и снесла всю его левую часть. К счастью, убежище располагалось не там, иначе мы бы погибли.
После отбоя мы с женой начали разбирать завалы. Я приготовил кофе, и мы просидели вместе до того момента, когда мне надо было идти. - На верховой прогулке я встретился с Канарисом. Когда я рассказал ему о ночных происшествиях, он разволновался (что было для него очень необычно) и сурово разбранил меня за нежелание сразу же спуститься в подвал. Этим утром прогулка верхом была не очень удачной.
Лишь во время завтрака мы заговорили о делах. Мы подробно обсудили японский военный потенциал и Канарис попросил передать ему мои документы по этому вопросу, чтобы самому их проанализировать. Он также поинтересовался, не передавал ли Гейдрих фюреру материалы, которые могут усилить его про-японские настроения.
"Нет, насколько я знаю, нет, - отвечал я. - Я знаю, что Гейдрих очень интересуется Японией и довольно хорошо знаком с ее историей. Действительно, накануне русской кампании он приказал нескольким эсэсовцам изучить японский язык. Он хотел послать 40 из них служить в японской армии, а самим принять на службу 40 японцев. Позднее он намеревался послать 20 лучших из нас для выполнения разведывательной миссии на Дальнем Востоке. Он хотел, чтобы я изучал японскую историю и религию, государственные структуры, влияние католической церкви на японские университеты.
Канарис посмотрел на меня широко раскрытыми глазами. "И вы уже все это сделали?" - спросил он. Я ответил, что нет. "Весь интерес к японскому образу жизни пропадает, когда дело доходит до так называемого расового принципа," - добавил я с иронией.
"Что вы имеете в виду?" - поинтересовался Канарис.
"А вот что. В штате японского посольства работал сотрудник, пожелавший жениться на немецкой девушке. Гимлер был против, Гитлер, разумеется, тоже, а Риббентроп - за. Они ходили вокруг да около несколько месяцев. Расовые эксперты исписали горы бумаги, и в конце концов, нашли в расовых законах лазейку, которая дала им возможность пожениться".
Внезапно Канарис спросил с невинным видом:"О чем вы беседовали с вашим японским другом в Стокгольме?" У меня это вызвало чувство досады, и я ответил, что с японцем ни о чем не разговаривал. Даже, если бы такой разговор был, я бы стал это отрицать - и он хорошо это знал. Он должен был понимать, что я не хочу об этом говорить, но начал делать вид, будто обижен моим отказом. "У вас есть превосходный агент, работающий на японцев, вы должно быть, говорили с ним".