Наказание виновного.
Я сделал все, что мог, лишь бы проехать прежде, чем увидел прибытие тех, кого вскоре намеревались казнить. Я не походил на всех тех людей, кого видел перед собой, мне уже хотелось бы быть за тысячу лье оттуда; меня далеко не прельщали такого сорта спектакли, не было ничего такого, на что бы я ни пошел, только бы их избежать — потому после того, как я попытался прорваться вперед, так как увидел, что не смогу добиться цели из-за толпы, я захотел повернуть назад. Я уже продвинулся далеко вперед по Улице Сухого Дерева, и даже настолько вперед, что был совсем недалеко от виселицы, приготовленной для этих несчастных. Однако, так как давка была настолько же сильна сзади, как и спереди, по той причине, что именно оттуда являлись эти [155] несчастные, я был обязан посторониться, как и другие, дабы освободить проход стражникам, сопровождавшим их; уже показались их головы, и преступники должны были, по всей видимости, быть недалеко от них. Эти стражники вели их из тюрьмы Фор л'Эвек, куда обычно сажали фальшивомонетчиков. Они обвинялись в этом преступлении, или, скорее, в урезывании пистолей; по крайней мере, об этом перешептывались вокруг меня. Я услышал также, будто бы в их банде имелась еще и женщина, и якобы она была весьма привлекательна; это придало мне любопытства повернуть голову в ее сторону, когда повозка, где она находилась, была возле меня, но, пожелав разглядеть ее, я заметил рядом с ней моего Шевалье де ла Карлиера; их собирались отправить на тот свет в компании еще с одним мужчиной, кто был так же ладно скроен, как и тот. Никогда человек не был столь удивлен, как я при этом видении, и, застыв в совершенной растерянности, я был еще более поражен момент спустя — повозка остановилась напротив меня, и едва мой Шевалье меня узнал, как сказал мне: «А, Месье д'Артаньян, вот странный конец для человека, кто, как я, вращался в высшем свете; правда, я это вполне заслужил, но ничто не доставляет мне такого огорчения, как то, что я сделал по злобному совету; я приказал написать письма особе, что вы видите здесь, рядом со мной, чтобы погубить Мадам… Она в тюрьме Пьер Ансиз, постарайтесь ее оттуда вытащить; это будет вам нетрудно, поскольку я признался во всем перед Месье Королевским Судьей. Я прощу у нее прощения, — продолжал он, — и у вас тоже, поскольку я знаю, какой интерес вы к ней питаете».
Эти слова, с какими перед всем народом обратился ко мне человек, кого через один момент собирались вешать, наделали мне почти столько же неприятностей, как если бы я был совершенно таким же преступником, как и он. Однако, так как он еще и попросил, чтобы я захотел его простить, дабы умереть добрым христианином, я счел себя обязанным [156] ответить ему, несмотря на охватившее меня смущение. Наш разговор, тем не менее, не был особенно долог, как это может представиться. Я удовлетворился тем, что простил ему от всего моего сердца; итак, в тот же момент повозка тронулась, и он претерпел вполне заслуженную кару. Тотчас все те, кто слышали, как он со мной разговаривал, начали не только бросать на меня косые взгляды, но и предупреждать стоявших рядом, что здесь имелся один из этих преступников, кто был узнан одним из его сообщников — вскоре я был окружен великим множеством зрителей, ожидавших с момента на момент, что за мной придут, чтобы схватить и, самое большее через сорок восемь часов, подвергнуть той же. казни, какой предавали его в настоящее время. Лишь те, кто находились совсем близко ко мне, не могли поверить в то, во что остальные поверили так легко. Так как они слышали слово в слово то, что сказал мне преступник, они прекрасно знали, что я не был виновен, разве что они нашли бы удовольствие надувать самих себя. Я был еще более сконфужен, чем прежде, видя, как столько людей уставились на меня. Я, конечно, догадывался о мыслях большинства; так как оно больше расположено, как и всякая толпа, верить дурному, чем хорошему, достаточно было преступнику обратиться ко мне с единственным словом, как оно тут же было истолковано мне во вред. Это заставило меня приложить новые усилия, чтобы вырваться из зажавших меня тисков. Те, кто следили за мной, были этим страшно возмущены, потому как вообразили себе, будто я сделал это движение исключительно для того, чтобы спастись. И тут они начали освистывать меня, ни больше, ни меньше, как если бы я был бешеным псом.
Так как эти преступники были своего рода бретерами, и стражники могли подумать, что весь этот шум произошел лишь из-за того, что появились люди, желавшие их спасти, они начали разворачиваться в мою сторону и принимать меры к [157] отражению нападения. Это произвело некую диверсию в мою пользу; их кони раздвигали тех, кто был к ним поближе, те опрокидывались на других, другие на следующих и так далее; в общем, никогда еще не видели большего беспорядка и смятения, чем тогда среди всего этого благородного собрания. Это еще больше, чем прежде, помешало мне выбраться оттуда; а так как стражники постоянно подталкивали преступников к виселице и уже возводили к ней женщину, кто должна была начать эту грустную пляску, все мои зрители начали тогда отводить от меня глаза и устремлять их к этой презренной. Мне ни к чему было больше так краснеть, и, наконец, когда эта женщина претерпела наказание, какого заслуживало ее преступление, и двое других преступников последовали за ней, едва их казнь была завершена, как одни побрели в одну сторону, другие в другую. Вот так я увидел себя освобожденным не только от принуждения, в каком меня держали более часа, но еще и от битвы, какой прежде была занята моя голова. [159]