В остальном, либо он ощутил себя неудачником в любовных приключениях, или же наступил такой момент в его жизни, когда как бы и невозможно помешать себе сделать глупость и жениться, но он вступил в супружество с Мадемуазель де ла Форс, единственной дочерью Маршала того же имени. Это была весьма выгодная партия и в смысле происхождения, и в смысле достояния, да и сама невеста была совсем не дурной особой. Эта Дама не принадлежала к числу тех кокеток Двора, коими столь опасно обременяться; она была взращена под крылышком своих отца и матери, а те оба были добрыми Протестантами; и так как персоны этой религии неохотно терпят в их. детях то, что мы зачастую терпим от наших, все те, кто желали бы иметь добродетельную жену, обращали взоры на эту Демуазель, дабы связать с ней свою судьбу. Сестра Виконта де Тюренна присматривалась к ней для своего сына, кого мы знаем сегодня под именем Герцога де Дюра; так как он был безупречно сложен, а она знала, что это качество всегда по вкусу молоденьким особам на выданье, она была глубоко уверена, что едва та взглянет на него, как тотчас же и влюбится. Она устраивала, однако, этот брак через Маршала де ла Форс, но, обмолвившись однажды об этом брату, этой доверчивостью заронила в него мысль взять себе то, что она желала. получить для своего сына. Маршал предпочел Месье де Тюренна, потому что он был уже Маршалом Франции, а другой не был абсолютно ничем; кроме того, тот и Герцогом-то еще не был и даже стал им лишь долгое время спустя, то есть, когда он женился на Мадемуазель де Вантадур. Как бы то ни было, Мадам де Дюра и ее сын не могли [353] помешать себе плакаться втихомолку, одна на своего брата, другой на своего дядю; Бюсси, до кого дошло кое-что из этих рыданий, ухватился за этот повод и принялся всячески поносить Виконта де Тюренна. Он строил над ним насмешки, и когда до самого Виконта докатились кое-какие слухи, это так сильно ему не понравилось, что он весьма сурово с ним переговорил. Бюсси занял позицию все отрицать; Виконт де Тюренн, кто не выносил никаких насмешек и прекрасно знал, в чем тут было дело, ответил ему, что он вполне доволен, поскольку тот отрекался, глядя ему в глаза, от того, что он, как его обвиняли, говорил украдкой; но что до него самого, если когда-либо ему случилось насочинять каких-нибудь басен, то он бы их поддержал, когда бы даже зашла речь о его жизни, потому как человек чести не должен бросаться такими словами, каких он не готов был бы защитить и на жизнь, и на смерть.
Еще одна параллель.
Когда Генерал вот так его отчитал, а другой это стерпел, как бы сделав вид, будто никогда не примет в этом участия после его заверений в невиновности, можно было бы подумать, что он больше не сделает ничего такого, в чем бы его смогли упрекнуть; но так как он не считал еще себя достаточно побитым, он не сумел придумать ничего худшего, и пожелал стать вровень с Виконтом. Он претендовал на то, что, учитывая его Должность Генерального Мэтра Лагеря, все Мэтры Лагеря, все Майоры и все Капитаны Кавалерии должны были заручиться его одобрением, прежде чем приступить к исполнению их обязанностей. Итак, когда он согласился со своими друзьями, что теперь все, кого это коснется, будут обожать его, как идола, Виконт де Тюренн, кого это коснулось в первую очередь в его звании Генерал-Полковника, и кому единственному принадлежала эта прерогатива, был вынужден пожаловаться на это Двору. Он не пожелал сам обсуждать это с Бюсси, из страха, как бы, разговаривая с ним, он не навел того на мысль, будто все это имеет отношение к тому, что уже произошло между ними, и как [354] бы, если он скажет ему какое-нибудь хоть немного резкое слово, его бы не отнесли на счет его досады. Он знал, когда получаешь должность, а у кого-то появляются видения в голове по этому поводу, только Двору надлежит решать, давать или нет отповедь таким мечтателям. Впрочем, он был весьма мудр от природы, и порывы были ему гораздо менее свойственны, чем кому-либо другому, так что, казалось бы, ему нечего было бояться подобной слабости со своей стороны. Но либо он остерегался себя самого, или же у него имелись другие резоны, он полностью оставил на усмотрение Двора все это дело. Он не был, пожалуй, чересчур неправ, положившись на него; Двор был неспособен проявить к нему несправедливость; он прекрасно видел разницу между скороспелым Капитаном, надутым спесью, каким был Бюсси, и Генералом, безупречным в воинском ремесле, каким был Месье де Тюренн; к тому же, этот последний обладал и другим качеством, что делало его не менее уважаемым, чем первое; ни в коем случае не выставляя себя напоказ, как, может быть, сделал бы другой на его месте, он был столь скромен, что никогда бы не догадались, увидев его или послушав его речи, что это был Генерал Армии первой Короны во Вселенной. Как бы там ни было, у Бюсси не было никаких причин быть довольным суждением, вынесенным по этому делу. Он получил полный отказ на все свои претензии, и, видя себя обойденным со всех сторон, постарался спастись в злословии, чем он по-прежнему продолжал заниматься украдкой. [355]
Из Лондона в Бастилию
Королева Англии и Королева Франции.
Кампания 1654 года завершилась, и Месье Кардинал снова отправил меня инкогнито в Англию, дабы я ему точно отрапортовал, в каком состоянии находились дела в этой стране. Хотя от Парижа было всего лишь сто лье до столицы этого Королевства, можно было смело сказать, что расстояние это равнялось десяти тысячам лье, настолько различно об этом говорили. Одни хотели видеть в Кромвеле лишь узурпатора, причем столь ненавистного народу, что держался он там исключительно благодаря насилию и жестокости; другие же говорили, напротив, что он там был обожаем до того, что не нашлось бы ни одного человека в трех Королевствах, кто охотно не принес бы себя в жертву ради него. Для Его Преосвященства имело огромное значение узнать на самом деле, кто же из них был прав, те или другие. Впрочем, это не настолько относилось к делам Государства, насколько к его личным интересам. Я полагаю даже, что эти последние трогали его гораздо [356] больше, чем другие, и так как с тех пор, как Месье Принц удалился, а сам он нашел способ усмирить Парламент, раздав пенсионы или бенефиции тем, кто пользовался там наибольшим влиянием, он вбил себе в голову такие заманчивые вещи по поводу своих племянниц, что намеревался сделать из них столько же Государынь, сколько у него их осталось на выданье. Между тем, поскольку Корона этой страны не представлялась ему одной из незначительнейших, какие он мог бы напялить им на голову, он хотел знать наверняка, кому предлагать племянницу, Королю Англии или же сыну Кромвеля. Он вынашивал еще и другую мысль, намного более смехотворную, чем эта. Я почерпнул ее из надежного источника, я узнал о ней от Епископа Фрежюса, кто был его доверенным лицом; он претендовал на то, что если когда-нибудь сможет сделать одну из них Королевой Англии, то в самом скором времени он сделает другую Королевой Франции; потому, — говорил он этому Прелату, как я позже узнал, — когда это будет сделано в Англии, он поднимется на другую ступеньку и станет более дерзко говорить с Его Величеством; ему не составит труда предложить Государю жениться на сестре Королевы, и сам Король не должен будет колебаться по поводу поступка вроде этого, поскольку другой укажет ему дорогу. Итак, начиная с этого дня, он начал рассматривать всех Вельмож Королевства, как недостойных родственной связи с ним. Он даже рассердился из-за того, что выдал одну из них за Герцога де Меркера, поскольку когда есть надежда выдать замуж других за двух столь великих Королей, какими являлись Французский и Английский, сын бастарда слишком незначителен для подобного союза.
Он еще не знал Короля, когда посчитал его способным на такую низость. Никогда Принц не обладал более прекрасными чувствами, чем он. Но причиной появления у него этой мысли послужило то обстоятельство, что Королева Англии, кто доводилась теткой Его Величеству, сама и без всяких [357] колебаний уже предложила ему заключить брак ее сына со старшей из Манчини, что оставались у него еще на выданье. Она испытывала к этому, однако, немалое отвращение, сохранив и в несчастье королевское сердце, тайно упрекавшее ее в том, что этот брак абсолютно не соответствовал величию ее сана; но так как она была окружена людьми, всячески заискивавшими перед этим Министром, дабы получить и себе какую бы то ни было часть в его благодеяниях, она позволила себе им поверить тем более легко, когда они заявили ей, что без этого ее сын никогда не взойдет на трон. Уже довольно долго тянулось это дело, но, наконец, взявшись за него более живо, чем никогда, Его Преосвященство пожелал, чтобы я немедленно отправился в эту страну, дабы получить возможность принять точные меры, основываясь на том, что я ему скажу по возвращении. Он вызвал меня в свой кабинет накануне моего отъезда и сказал мне там все, что, по его мнению, было способно облегчить мне оказание ему этой услуги. И так как всегда люди меряют других по своей мерке, а в нем ничто и никогда не равнялось его скупости, он мне сказал, что это дело было настолько же его, насколько и моим собственным, потому что я от него могу ожидать большой прибыли; значит, я должен хорошенько поостеречься и не дать себя обмануть; он рассчитывал дать мне наипервейшую Должность в Доме его племянницы, как только она станет Королевой; отсюда я сам могу рассудить, какой интерес для меня в утверждении за ней ее трона. Этот Министр, разговаривая со мной в таком роде, видимо, был уверен, что я именно такой человек, кого можно кормить химерами. Я знал лучше, чем он думал, порядки управления в этой стране, ничуть не хуже, чем в нашей; я знал, говорю я, когда бы даже он смог преуспеть в своих намерениях, он не смог бы дать никакого Офицера своей племяннице. Англичане немного слишком ревнивы к иностранцам, чтобы позволить что бы то ни было подобное. Однако, так как вовсе не интерес направлял мои [358] действия, я ответил ему, что бесполезно предлагать мне какое-либо вознаграждение для того, чтобы я с жаром проникся его интересами, я сам всегда готов им служить и покажу ему результаты моей деятельности в самом скором времени; кроме того, я был рожден столь добрым Французом, что когда бы только от меня зависело обладать самым огромным состоянием в мире у иностранцев, я все-таки не пожелал бы отказаться от моей страны; мне гораздо больше нравилось быть здесь простым Капитаном в Гвардейцах, чем Полковником Гвардии где-то еще; и особенно в стране, где народ завел себе привычку, как их история нас этому учит, сбрасывать с трона их королей, когда им в голову взбредет такая фантазия.