Чтение вышеуказанной декларации Его Величества прусского короля перед полным составом сейма на заседании 13 октября пробудило у всех присутствующих живую и искреннюю благодарность, вызванную благородством образа мыслей короля – нашего соседа и друга, который, уверяя Польшу в сохранности ее владений, прибавляет к имеющимся договорам силу доверия лично к нему самому, так как он вполне соответствует тому высокому мнению, которое наша нация имеет о нем как о монархе столь же добродетельном, сколь и могущественном.
Проект альянса между Россией и Польшей, не будучи предложен сейму, прежде свободному, а ныне объединенному, не является объектом союзного акта и сводит работу ассамблеи, в соответствии с общим волеизъявлением нации и военных сил Речи Посполитой, не к идее наступательной, а к идее оборонительной и охранительной в отношении владений Речи Посполитой и независимого положения ее правительства.
Если в намеченном ходе заседаний конфедерация сейма все же получит предложение или проект альянса, то Речь Посполитая, в соответствии с самой природой ее сейма придерживаясь принципа гласности, открыто заявит о своих суждениях, соответствующих принципам независимости и суверенитета, правилам самосохранения, священным принципам общественного права, а также тому почтению, которое вызывают в нас дружеские чувства со стороны короля Пруссии.
Общее волеизъявление, прямое и открытое, составляет самый дух обсуждений на настоящем сейме, и в соответствии с ним объединенный состав сейма единодушно стремится создать во мнении Е[го] В[еличества] прусского короля благоприятное представление о нашей просвещенности и нашем патриотизме.
Варшава, 20 октября 1788 года.
Маршалки сейма
Малаховский и Сапега».
С того времени не было ни одного проекта новых реформ, который не был бы доведен до сведения прусского посланника и не был бы известен Хэйлзу, британскому посланнику. Было решено увеличить армию до ста тысяч человек, и она была признана независимой от короля и Совета. Было выдвинуто требование, чтобы русская армия не продлевала более своего пребывания в Польше под каким бы то ни было предлогом и чтобы маршрут продвижения войск к Турции не затрагивал ни пяди польской территории.
Тем временем граф Штакельберг, посланник России, представил вторую ноту, датированную 5 ноября.
Среди прочего посланник утверждал там, что до сего времени хранил полное молчание и не делал никаких заявлений по поводу решений сейма, которые хотя и нарушали конституцию 1775 года, согласованную между тремя правящими дворами, но не затрагивали прямо гарантийный акт 1775 года. Что он желал бы никогда не быть принужденным к прискорбной необходимости заявить протест против вмешательства в форму правления, утвержденную торжественным гарантийным актом договора 1775 года. Что идея, имевшая целью создание постоянно действующего сейма, содержащаяся в различных проектах и, следовательно, предполагающая полный переворот в форме правления, теперь вынуждает его заявить, что Е[е] В[еличество] императрица, с сожалением отказываясь от дружбы с Е[го] В[еличеством] королем и достопочтенной Речью Посполитой, отныне будет рассматривать малейшее изменение в конституции 1775 года как грубое нарушение имеющихся договоров.
В связи с этой нотой, на которую последовал ответ со скромным достоинством, имело место сильное волнение среди всех партий, и она стала объектом оживленных дискуссий. Еще большее волнение вызвала речь польского короля в ходе дебатов по поводу этой ноты: он утверждал, что Екатерина имела серьезный интерес к Польше и что дружеские отношения с императрицей были исключительно важны для Польши.
Он возвысил голос, чтобы быть лучше услышанным, и особо подчеркнул следующее свое высказывание: «Я уверенно и в высшей степени ответственно утверждаю, что нет такого государства, интересы которого менее противоречили бы нашим интересам, чем Россия. Я напоминаю своему народу, что именно России мы обязаны восстановлением части нашей страны, которая была у нас отнята. Что с точки зрения торговых отношений Россия представляет для нас самые выгодные перспективы. Что в отношении увеличения военных сил нации Россия не только не препятствовала, но охотнее всех дала свое согласие. Таким образом, я утверждаю, что мы не только не должны восстанавливать ее против нас и давать ей доказательства нашей недоброй воли, но, наоборот, должны стараться поддерживать с ней возможно наилучшие отношения. Добавлю еще, поскольку сам в этом убежден, что выказать императрице наше доброе расположение к ней – значит иметь возможность с легкостью осуществлять все усовершенствования и упорядочения, которые мы хотим иметь в нашей стране. В противном случае этого означало бы воздвигнуть тяжкие барьеры всем нашим начинаниям и дать поводы для недовольства этой великодушной монархине».