Потом я не раз бывала у нее в гостях в Тбилиси. Познакомилась с ее мамой и папой. Удивительные были люди! Думаю, только у таких родителей и могла вырасти Нани. Только они могли воспитать такую дочь. И мама, и папа были необыкновенно интеллигентные, необыкновенно добрые, душевные. А как все пели! Приходили еще ее тетушки, все семейство садилось за стол, и раздавалось великое песнопение, от которого у меня наворачивались слезы, я не могла успокоиться, бежали мурашки по спине.
Я очень люблю Тбилиси. Я со всей «Орэро» подружилась. И, конечно, с Бубой Кикабидзе. Нани и Буба ведь всегда были партнерами. Как-то у Бубы был какой-то вечер в Доме актера в Тбилиси. Я тогда как раз была в гостях у Нани, и она меня взяла с собой, так мы и познакомились с Бубой. Он тут же стал меня обнимать за плечи и целовать в щеку — сразу стал родной.
И когда он получил шикарную 3-комнатную квартиру, я была приглашена на новоселье. Помню, Нани спросила: «Буба, ну как тебе твоя квартира?» А окна выходили в зоопарк. И Кикабидзе ответил: «Квартира неплохая, но окна нельзя открыть, потому что слоны под нами».
Они ведь чудесные люди, такие чудаки! Нани с очень большим чувством юмора, очень большим! Мы с ней всегда хохотали вместе.
И всегда звучало великое грузинское песнопение, которого больше нет нигде в мире. Чтобы внук, дедушка, бабушка — все подстраивались под голоса друг друга! С ума от такой красоты можно сойти.
Господь одарил этот народ музыкальностью, щедростью и таким добродушием, гостеприимством. Зайдите в любой дом, вас всегда примут — причем не только накормят, но и споют.
Я очень люблю Грузию. По красоте, а я объездила полмира, считаю, что Грузия — самый красивый уголок на земле…
Когда я вернулась в Тбилиси, меня пригласили в ансамбль «Орэро», самый популярный в те годы. Мама сказала — надо идти. И тут тоже проявилась ее мудрость.
Уход из «Рэро» был довольно болезненным. Я не смогла даже сказать Певзнеру, что ухожу. Просто старалась в последний период не ездить с ними на гастроли. Я тогда училась в консерватории и причины каждый раз были уважительные.
Но потом я перешла в «Орэро», и Котик воспринял это как предательство, он был обижен. Но я сказала, что хочу выступать сама. Потом Певзнер понял, что я на самом деле должна была двигаться дальше. Такое мне письмо прислал! И мы с ним до последнего его дня оставались друзьями. Он мне потом две песни написал. Одна лучше другой. И я их пою до сих пор.
Теперь все внимание было направлено на меня. И это было здорово. Начались гастроли по всему Советскому Союзу. Жуткие условия, плохие самолеты, грязные вагоны. Я переживала, но бросить не могла. Потому что понимала: это — мое.
Отношения с «Орэро» начали заканчиваться в 1975 году. Тогда из коллектива ушел руководитель Роберт Бардзимашвили, создав «ВИА 75».
Тогда Буба Кикабидзе стал руководителем «Орэро». Помню, был незабываемый концерт возле собора Метехи. Я пела «Аве Мария» на грузинском, словно паря в воздухе, обратившись лицом к Нарикала. Это было удивительно.
Увы, «Орэро» к тому времени напоминал поезд, который едет по инерции. Да и я отдала уже все, что могла. Просыпалась по ночам и думала, что мне делать? Очень переживала. И Бог послал Медею Гонглиашвили — пять лет каждый день она звонила мне и маме и говорила: «Давай сделаем сольный концерт». Я отказывалась: «Это неприлично — вот так взять и оставить их». Ведь акцент был на меня, зритель уже шел на меня. Но потом сказала мальчикам: «Вы меня извините». И они поняли, что лучше дать мне свободу.
Я проработала в «Орэро» 15 лет. Это был такой грузинский «Битлз». Наш руководитель всегда смотрел вперед. Когда мы вокруг света отправились на теплоходе и о нас фильм сняли — «Орэро» полный вперед!», это ведь был один из первых клипов! Замечательный фильм получился, а я какая там молодая!
В 1980 году я начала сольную карьеру. Хотя уход, конечно, тоже дался очень тяжело.
Удивительно, но даже когда в 1964 году я ехала во Францию, то не думала, что пение — моя будущая профессия. Как-то спокойно на все смотрела.
Восхищалась всеми вокруг себя. Я так выросла. Мама иногда говорила о какой-то певице: «Как эта девочка хорошо поет, я должна позвонить и сказать ей об этом».
Наверное, ей нравилось и то, как я пою. Иногда она говорила о ком-то: «Она поет, как ты». А мне не нравилось. Даже сегодня, когда слушаю свои старые записи, мне становится иногда стыдно. Подмечаю какие-то нюансы и понимаю, что не надо было так делать.