Первое время не осознавала, что пению надо учиться. Просто чувствовала, что называется, свое горло и делала так, как считала нужным.
Помню, в Баку один певец, хороший баритон, спросил, как я все это делаю. «Понятия не имею», — искренне ответила ему я.
Если надо, могу и оперным голосом спеть. И он у меня не изменился. Тональность я не поменяла.
То, что пение — моя профессия, я поняла, когда мне дали звание заслуженной артистки. Я уже пела в «Орэро». И параллельно выступала с романсами на каких-то концертах с Медеей Гонглиашвили.
Сольные концерты я начала давать только после сорока. До этого боялась. Не верила, что смогу. Сомневалась: ну что я за певица. Да и по сей день перед каждым выступлением думаю — примут меня сегодня или нет. В это, наверное, трудно поверить. Но те, кто меня хорошо знает, подтвердят.
Слава Богу, все концерты проходят блестяще. Честное комсомольское. Провалов не было. И такая аура в зале чувствуется, такая энергетика! Наверное, потому, что я целиком отдаю себя публике.
Я всегда жила на то, что зарабатывала пением. Как солистка «Орэро», получала очень мало. Когда уже давала сольные концерты в зале «Октябрьский» в Ленинграде, на которые приходили по 5 тысяч зрителей, получала 48 рублей за выступление. И это была самая большая ставка.
Мой импресарио, пожилой человек, Владимир Янковский, говорил, что ему стыдно смотреть мне в глаза. Потому что у метро билеты на мой концерт стоили гораздо дороже.
Мне повезло в жизни со всем, кроме денег. Сейчас я должна была быть очень богатой, но этого нет. И не надо. Что Бог дает, за то и спасибо. Потому что ничего не бывает бесплатно — что-то дается, а что-то отнимается.
Я вообще не обращала внимания на деньги. Через три года после начала сольных концертов получила звание Народная артистка СССР. Я не знала, что это такое. (Нани Брегвадзе стала первой среди своих коллег по сцене обладательницей высшего звания — Эдита Пьеха, Иосиф Кобзон, Алла Пугачева получили звание годами позже, — прим. И.О. )
Но разница, оказывается, была: теперь меня селили в хорошую гостиницу, в самолете сажали в первый класс.
Но все равно, когда на концерте объявляли: «Поет народная артистка СССР», я стеснялась и боялась — оправдаю ли. Я немножко ненормальная в этом плане, очень обязательный человек. Не могу выйти на сцену просто так.
В архиве Нани Брегвадзе есть маленькая фотография. Снимок как снимок, маленький цветной портрет певицы. Но именно с этим фото связана необычная история. Нани стала лицом парфюма, и фотография служила рекламой.
В семидесятые годы в Советском Союзе появились первые «именные» духи. Они были названы «Нани Брегвадзе». В то время в репертуаре певицы был популярный романс «Левкои», и у духов был именно этот аромат.
Популярность у парфюма была невероятной. Впрочем, стоит ли говорить, что сама Нани не имела с этого ни копейки. Мало того, ее просто поставили перед фактом: выпускают духи, называться будут «Нани Брегвадзе», аромат — левкои. Единственное, о чем спросили — нравится ли ей этот запах, и попросили сняться для рекламы. Ответ подразумевался только положительный, он и прозвучал.
Сегодня о тех духах, наверное, мало кто помнит. У самой Брегвадзе не сохранилось ни одного флакончика. Зато есть то самое фото, благодаря которому я и узнал этот факт биографии своей героини. Ее всегда волновало другое — хорошо она выступила или нет.
Никогда не забуду свой творческий вечер в Центральном доме работников искусств в Москве. Потому что на него пришел великий Иван Козловский.
Он любил Грузию до умопомрачения. Был влюблен в Кетеван Орахелашвили, нашу знаменитую красавицу, жену моего родственника Евгения Микеладзе.
На тот вечер в Москву за мной поехала, кажется, вся Грузия, весь самолет был заполнен моими друзьями.
А я так боялась выступать с Медеей. Но она настояла, чтобы мы во втором отделении показали, что у нас есть программа романсов. И мы выступили.
В конце на сцену вышел Козловский, поцеловал меня и опустился на одно колено. Все это оценили, кроме меня. Я хотела только одного — поднять его с коленей. Мне было неловко.
А потом был банкет, и какой! Из Тбилиси привезли всякие вкусности, мои мама и папа приехали. Тамадой был Мелор Стуруа. Присутствовал Давид Гамрекели, неповторимый певец, которого больше нет и второй такой не скоро появится. Был поэт Анатолий Софронов, главный редактор «Огонька». Знаю, его не все любили. Но для меня он написал «Рябину». (Изначально песня «Ах, эта красная рябина» была написана для спектакля «Ураган», который шел на сцене ленинградского Александринского театра. Спустя годы, когда постановка сошла со сцены, поэту предложили дать стихам второе рождение, что и сделал композитор Семен Заславский. Впервые песня была исполнена на авторском вечере Софронова в Колонном зале Дома Союзов. Как вспоминала вдова Софронова Эвелина Сергеевна, предложившая сделать исполнительницей песни Нани Брегвадзе, муж потом получал письма от слушательниц: «Как вы смогли угадать мою судьбу?», — прим. И.О .)