Но каковы бы ни были замыслы герцога Бофора, из-за них он лишился свободы. Генерал-полковник швейцарцев Лашатр {44} получил приказ сложить с себя должность, Высокомерные были рассеяны, г-жа де Шеврез выслана в Тур. Кардинал оказался полновластным хозяином положения, и его близость с королевою не вызывала больше сомнений. Я был слишком поверхностно связан с герцогом Бофором, чтобы разделить с ним немилость, но все еще поддерживал дружеские отношения с г-жой де Шеврез: я был уверен, что она не знала о намерениях герцога Бофора и несправедливо подверглась преследованиям. Королева еще сохраняла ко мне благосклонность, и воспоминания о моей преданности в былые дни не полностью изгладились из ее памяти; но она была слишком сильно увлечена кардиналом Мазарини, чтобы долго сохранять чувства, которые были тому неприятны.
Двор был усмирен, герцог Бофор арестован, г-жа де Шеврез удалена, герцог Вандом, герцог Меркер и епископ Бовезский отправлены в ссылку, президент Барийон заточен в Пиньероль, {45} клика Высокомерных рассеяна и смешана с грязью. Я был почти единственным из друзей г-жи де Шеврез, не испытавшим особой опалы. Кардинал меня не любил. Он пожелал довести меня до необходимости либо вызвать неудовольствие королевы, либо окончательно порвать с г-жой де Шеврез. Преследуя эту цель, он побудил королеву поговорить со мной с большою доброжелательностью и, среди всего остального, сказать, что, уверенная в моей преданности и дружеских чувствах, которые я неизменно обнаруживал по отношению к ней, она находит, что я не могу отказать ей в их подтверждении, и вправе ожидать этого от меня как моя добрая приятельница, даже если бы я не пожелал считаться с ее саном и властью. Она распространилась о неблагодарности герцога Бофора и Высокомерных и после многочисленных жалоб на г-жу де Шеврез стала настаивать, чтобы я прекратил всякие сношения с нею и перестал быть одним из ее ближайших друзей. Она также выразила желание, чтобы я стал сторонником кардинала Мазарини. Я со всею почтительностью поблагодарил ее за доверие к моей преданности. Я постарался ее убедить, что никогда не стану равнять мои обязанности по отношению к ней с дружескими чувствами к г-же де Шеврез; я сказал, что должен беспрекословно повиноваться запрещению поддерживать в будущем какие-либо сношения с нею, и, больше того, сделаюсь злейшим ее врагом, едва мне покажется, что она и в самом деле пренебрегла своим долгом, но вместе с тем молю принять во внимание, что, столь долго связанный с г-жой де Шеврез во всем, что касалось службы королеве, я не могу, по справедливости, перестать быть ее другом, пока на ней не будет иной вины, кроме той, что она не по душе кардиналу Мазарини; что я хочу быть другом и покорнейшим слугой этого министра, пока она, королева, удостаивает его своим доверием, и, больше того, готов принять его сторону и во всех других случаях, но, поскольку дело идет о его личных отношениях с г-жой де Шеврез, я прошу как о милости, чтобы мне было дозволено держаться моих давних привязанностей. Мне тогда покидалось, что мой ответ не оскорбил королеву, но так как Кардинал нашел его чересчур сдержанным, то побудил и ее неодобрительно отнестись к нему, и по длинному ряду проявлений ее неприязни ко мне я понял, что сказанное мною в тот раз окончательно восстановило ее против меня. Тем не менее я соблюдал предписанное мне королевою поведение относительно г-жи де Шеврез, дав последней полный и подробный отчет во всем. Вторично погубив себя из-за того, чтобы не порывать с ней дружеских отношений, я не нашел в последующем с ее стороны хоть сколько-нибудь большей признательности, чем та, которую только что нашел в королеве, и г-жа де Шеврез с такою же легкостью забыла в изгнании обо всем, что я для нее сделал, с какою королева забыла об оказанных мною услугах, когда у нее явилась возможность за них отплатить.
Между тем герцог Энгиенский, обнаружив по своем возвращении те перемены, о которых я говорил выше, и не располагая средствами выразить находившемуся в тюрьме герцогу Бофору свое возмущение по поводу происшедшего между г-жой де Лонгвиль и г-жою де Монбазон, предоставил Колиньи драться с герцогом Гизом, {46} замешанным в это дело. Колиньи был тщедушен, неловок и только поднялся после долгой болезни. Чтобы передать свой вызов герцогу Гизу, он выбрал д'Эстрада, {47} впоследствии маршала Франции; герцог Гиз обратился к Бридье, {48} и противники встретились на Королевской площади. Герцог Гиз, беря шпагу в руку, сказал Колиньи: "Нам предстоит разрешить давний спор {49} наших фамилий, и люди увидят, какое различие должно делать между кровью Гиза и кровью Колиньи". Поединок длился недолго. Колиньи упал, и, чтобы нанести ему оскорбление, герцог Гиз, отнимая у него шпагу, ударил его плашмя своею. Д'Эстрад и Бридье опасно друг друга ранили; их разнял герцог Гиз. {50} Колиньи, до крайности угнетенный тем, что не сумел должным образом постоять за столь правое дело, умер спустя четыре или пять месяцев от изнурения, вызванного душевной тоской.
Долгое время я провел при дворе, томясь своим положением. Мой отец добивался там удовлетворения своих собственных притязаний. Порой ему оказывали мелкие милости, всякий раз подчеркивая, что они оказываются исключительно из уважения лично к нему и что я тут ни при чем. Дружба, которую я поддерживал с графом Монтрезором, подвергла меня новым неприятностям. Он порвал с Месье из-за ненависти, которую питал к аббату Ларивьеру, и счел делом чести, понимая ее по-своему, не только не раскланиваться с аббатом Ларивьером, но и потребовать от своих друзей, чтобы никто из них с ним не раскланивался, в каких бы любезностях и знаках предупредительности тот перед ними ни рассыпался. Я, как и некоторые другие, попал в это нелепое рабство, и оно навлекло на меня неприязнь Месье. Он досадливо жаловался моему отцу и, наконец, объявил ему, что, поскольку я не хочу уважить его в таком пустяке, как отвечать на поклон аббата Ларивьера, он почитает себя обязанным открыто препятствовать всем моим притязаниям и интересам; он отнюдь не требует от меня ни прекращения дружбы с Монтрезором, ни того, чтобы я поддерживал близкие отношения с аббатом Ларивьером, но если я и впредь позволю себе столь же недостойное обращение с человеком, к которому он питает привязанность, он будет рассматривать это как доказательство моего неуважения лично к нему. Я не располагал вескими доводами, чтобы противопоставить их увещаниям Месье, но тем не менее попросил отца заверить его, что не изменю своего поведения, пока не получу ответа от Монтрезора, которому немедленно напишу. Монтрезор получил, мое письмо, содержавшее просьбу о разрешении раскланиваться с аббатом Ларивьером на желательных для Месье условиях, но принял ее чуть ли не за кровное оскорбление, как если бы я был обязан ему решительно всем, а он мне - ничем. Вскоре мне стало ясно, что его признательность подобна признательнрсти королевы и г-жи де Шепрез. И все же я остался при тех правилах, которые сам себе предписал, и ограничился тем, что стал отвечать на поклон аббата Ларивьера, не вступая с ним ни в какие сношения.