Не могу сказать, при участии ли г-на де Шавиньи Принц согласился принять губернаторство Гиень в обмен на губернаторство Бургундия, которое было дано герцогу Эпернону, но в конце концов соглашение об этом он заключил, не упомянув в нем ни словом о том, что требовал ранее для своего брата, для герцога Ларошфуко и всех прочих своих друзей и приверженцев. Теперь Принц неуклонно следовал советам г-на де Шавиньи. Он один пользовался полным доверием Принца, и это он побудил его отступиться от соглашения с королевою, не посчитавшись с мнением г-жи де Лонгвиль, принцессы Пфальцской, а также герцогов Буйонского и Ларошфуко. Господа Сервьен и де Лионн в связи с этими переговорами подверглись нападкам с обеих сторон и вслед за тем были отставлены. Королева отрицала, что когда-либо слышала о предложении касательно Блэ, и обвиняла г-на Сервьена в том, что он выдвинул его с умыслом, чтобы сделать требования Принца столь непомерными, что ей было бы невозможно согласиться на них. Принц, со своей стороны, жаловался на то, что г-н Сервьен, войдя с ним от имени королевы в рассмотрение условий, о которых она ничего не знала, сделал ему столько пустых предложений, чтобы обмануть видимостью добросердечного соглашения, за которым в действительности скрывалось заранее обдуманное намерение его погубить. Наконец, хотя г-н Сервьен навлек на себя подозрения обеих сторон, это нисколько не ослабило напряженности, которая вновь появилась в отношениях между королевой и Принцем. К расхождению их почти в равной мере подталкивали псе приближенные. Королеву старались убедить в том, что нелады между Принцем и г-жой де Шеврез заставят фрондеров принять сторону Кардинала и что положение дел вскоре окажется точно таким же, каким оно было при аресте Принца. Он же со своей стороны дошел до разрыва с двором и потому, что больше не доверял королеве и опасался, как бы на него не свалились уже испытанные им злоключения, и потому, что его толкнули на это другие. Г-жа де Лонгвиль знала о том, что Коадъютор безвозвратно восстановил против нее ее мужа и что после сообщений, сделанных Коадъютором о ее поведении, она не может поехать к нему в Нормандию, не подвергнув опасности по меньшей мере свою свободу. А между тем герцог Лонгвиль всеми средствами добивался ее приезда, и она не располагала иною возможностью избегнуть этой столь опасной поездки, как склонив своего брата к гражданской войне. У принца Конти не было твердо намеченной цели. Тем не менее он следовал за мнениями сестры, не зная, что лежит в их основе, и хотел войны, потому что она отдалила бы его от принятия столь нелюбимого им духовного сана. {19} Герцог Немур также был горячим сторонником войны, но за этим стояли не столько честолюбивые побуждения, сколько ревность к Принцу. Для него было невыносимо, чтобы тот встречался с г-жою де Шатильон {20} и любил ее, и так как этому нельзя было помешать иначе, как разлучив их навсегда, он решил, что сделать это может только война, и в этом была единственная причина, почему он стремился к ней. Герцоги Буйонский и Ларошфуко были далеки от подобных желаний: они только что испытали, сколько забот и неодолимых трудностей выпадает на долю того, кто ведет гражданскую войну со своим королем; они знали, как легко идут друзья на предательство, когда оно щедро оплачивается двором и доставляет благовидный предлог вернуться к исполнению своего долга. Они знали, насколько слабы испанцы, насколько никчемны и обманчивы их обещания и насколько им безразлично, станет ли хозяином положения Принц или Кардинал, и единственное, чего они добиваются, - это углублять разлад между ними, чтобы использовать наши распри для достижения своих целей. Герцог Буйонский, помимо общественных интересов, учитывал и свои личные: он надеялся заслужить расположение королевы, способствуя удержанию Принца в повиновении. Герцог Ларошфуко не мог с такою же откровенностью говорить о своем отвращении к войне: он связал себя словом разделять взгляды г-жи де Лонгвиль и единственное, что тогда было в его возможностях, - это попытаться убедить ее желать мира. Но образ действий как двора, так и Принца вскоре доставил обильные поводы ко взаимному недоверию, последствия чего подвергли стольким опасностям государство и столь многие знатные фамилии королевства.
И вот при том, что все повсюду вело к окончательному разрыву, Принц незадолго пред тем отправил во Фландрию маркиза Сильери якобы для того, чтобы освободить г-жу де Лонгвиль и г-на де Тюренна от обязательств, взятых ими на себя перед испанцами, дабы доставить ему свободу. В действительности, однако, маркиз Сильери получил приказание связаться с графом Фуенсальданья и выяснить, какую помощь мог бы оказать Принцу испанский король, если бы ему пришлось повести войну. Фуенсальданья ответил в соответствии с принятым у испанцев обыкновением и, посулив, в общем, гораздо больше того, что, не утратив благоразумия, можно было у них попросить, не упустил ничего, чтобы склонить Принца поднять оружие.
Что касается противного лагеря, то королева заключила новый союз с Коадъютором, главнейшей основой которого была их общая ненависть к Принцу. {21} Этот договор не подлежал разглашению как в интересах королевы, так и фрондеров, поскольку она могла ожидать, что они сослужат ей службу благодаря тому весу, который имели в народе, а сохранять его они могли только пока народ продолжал верить, что они - враги Кардинала. Обе стороны сошлись, таким образом, в том, что для их безопасности необходимо ниспровержение Принца. Больше того, королеве предложили либо его убить, либо арестовать и бросить в тюрьму, но она с ужасом отвергла первое предложение и охотно дала согласие на второе. Коадъютор и г-н де Лионн встретились у графа Монтрезора, чтобы сообща изыскать средства к осуществлению этого замысла; они согласились в том, что следует попытаться исполнить задуманное, но не приняли никакого решения ни о сроке, ни о способе его осуществления. Но то ли потому, что г-н де Лионн опасался, что этот шаг поведет к прискорбным последствиям для государства, или, может быть, потому, что стремился, как его в этом подозревали, помешать возвращению Кардинала, - а свободу Принца он считал самым большим препятствием к этому - он сообщил маршалу Грамону, который был его другом, все принятые у графа Монтрезора решения в отношении Принца. Маршал Грамон использовал эту тайну так же, как г-н де Лионн: он открыл ее г-ну де Шиииньи, обязав его всевозможными клятвами ни с кем не делиться ею, но г-н де Шавиньи тотчас же обо всем предупредил Принца. Тот некоторое время считал, что слух о его предстоящем аресте распущен умышленно, дабы вынудить его оставить Париж, и что было бы проявлением непростительной слабости поднимать из-за него тревогу: он видел, с какою горячностью его поддерживает народ, и его постоянно сопровождали офицеры как королевских войск, так и его собственных, слуги, принадлежавшие к его домашнему штату, а также ближайшие друзья и приверженцы. Пребывая в уверенности, что ничто ему не грозит, он ничего не изменил в своем поведении, кроме разве того, что перестал бывать в Лувре, но эта предосторожность не могла оградить его от опасностей, которым он сам себя подвергал и которых хотел избежать, ибо по чистой случайности он как-то оказался на Куре {22} в то самое время, когда, возвращаясь с охоты, по нему проезжал король в сопровождении гвардейцев и отряда легкой кавалерии. Эта встреча, которая могла погубить Принца, прошла для него безо всяких последствий. Король продолжил свой путь, и никто из находившихся близ него не посмел что-либо ему посоветовать. Принц поспешно покинул Кур, чтобы у короля не успело созреть решение. Королева и вместе с нею фрондеры, упустив столь блистательную возможность, нашли для себя утешение в надежде на то, что вскоре обретут ее снова.