Итак, все со всех сторон вело к развязыванию войны. Г-н де Шатонеф, возглавлявший тогда Совет, побудил двор отправиться в Бурж, и присутствие короля сразу же привело этот город к покорности его воле. Прослышав об этой одержанной двором с первого шага победе, принц Конти, г-жа де Лонгвиль и г-н де Немур оказались в необходимости покинуть со своими войсками Мурон и удалиться в Гиень. Они оставили шевалье Ларошфуко {24} при смерти, и он умер в день их выступления. Все, знавшие шевалье, имели основания его оплакивать, ибо, не говоря уж о том, что у него были все необходимые для человека его положения качества, немного найдется людей столь юного возраста, которые явили бы столько свидетельств безупречности поведения, преданности и бескорыстия и притом в столь важных и опасных обстоятельствах, какие выпали на его долю. В крепости, чтобы принять начальствование над нею, остался маркиз Персан. {25} Она была обложена небольшим соединением королевской армии, которое было расквартировано в Сент-Амане и которым командовал генерал-лейтенант Палюо. {26} Затем двор двинулся дальше и остановился в Пуатье. Г-н де Шатонеф настаивал на его переезде в Ангулем. Он считал, что единственным поводом к гражданской войне был вопрос о возвращении Кардинала, и хотел воспользоваться его отсутствием, чтобы закрепиться на своем месте. Он также указывал, что при зарождении беспорядков, присутствие короля могущественное средство к удержанию народа в повиновении, что власть Принца над Гиенью и бордосским парламентом еще не упрочена и что, приблизившись к Принцу, можно с легкостью расстроить его замыслы, которые, напротив, окрепнут из-за пребывания двора вдалеке от него. Но советы г-на де Шатонефа внушали слишком сильное подозрении Кардиналу, чтобы им следовали в Пуатье без предварительного рассмотрения в Кельне. А так как надлежало ждать его указаний, то промедление с их доставкой и их противоречивость постоянно повергали двор в нерешительности и в этой неопределенности удерживали его в Пуатье вплоть до случившегося вскоре возвращения Кардинала.
Что касается лагеря Принца, то сюда прибыл барон Баттвиль {27} с испанской эскадрою в составе восьми боевых кораблей и нескольких брандеров, вошедшей в реку, на которой стоит Бордо. Барон Баттвиль укрепил Тальмон, где размещался пехотный отряд численностью в полторы тысячи человек; город Сект, не оказав сопротивления, сдался; Тайбур со своим мостом через Шаранту был достаточно хорошо укреплен. Таким образом, за исключением Коньяка, Принц держал в своих руках всю реку вплоть до Ангулема. Граф Жонзак, {28} наместник короля в Сентонже и королевский комендант Коньяка, все еще не зная, кому отдать предпочтение, укрылся в этой крепости, дабы, располагая ею, улучшить свое положение в партии, к которой в конце концов он решится примкнуть. Охваченный этими колебаниями, он вошел в письменные сношения с Принцем и написал ему в таком роде, который подал тому основание счесть, что единственное, чего он добивается, - это соблюсти некоторую благопристойность, и что он не замедлит передать Принцу город, если будет создана видимость, что его собираются осадить. Скорее в надежде на это, чем трезво рассчитав свои силы, тогда еще очень малые, Принц проникся намерением двинуться на Коньяк. Он понимал, насколько для него важно внушить почтение к своему оружию, но он хорошо знал и то, что при нехватке войск и всего необходимого для осады, лишь в отношении этого города он может достигнуть успеха. И вот, основывая свои надежды исключительно на его коменданте, он повелел герцогу Ларошфуко выехать из Бордо и собрать вместе всех, готовых к выступлению на противника, которых набралось всего-навсего три пехотных полка и триста кавалеристов, и отдал ему приказ отправиться осадить Коньяк, куда со всеми своими войсками должен был подойти и принц Тарентский.
Слух об этом походе распространился повсюду, и все, что можно было вывезти из поместий, спешно отослали в Коньяк. Там же укрылось и много знати, чтобы выказать свое рвение к королевской службе и, что еще вероятнее, самолично оберегать свое переправленное туда добро. Это значительное число дворян легко удержало горожан в верности долгу и заставило их решиться запереть городские ворота в надежде на то, что вскоре им будет оказана помощь генералом королевской армии графом Аркуром, уже приближавшимся к городу. Но, не очень-то доверяя графу Жонзаку, подозревая его почти столько же в малодушии, сколько и в том, что он подкуплен Принцем, они пристально следили за ним и так выразительно указали ему на безусловную необходимость служить королю, что он решил, в конце концов, оборонять крепость, можно сказать, лишь потому, что ему не позволили ее сдать. Впрочем, лишь в этом одном знать проявила некоторую настойчивость; что же касается всего остального, то в течение целой недели, пока горстка войск Принца без оружия, без боевых припасов и снаряжения, без офицеров и в еще большей мере без дисциплины стояла перед Коньяком, будучи, кроме того, изнуренной непрерывными ливнями, унесшими наплавной мост, который был наведен через Шаранту для поддержания сообщений между войсковыми квартирами, защитники крепости ни разу не воспользовались всеми этими неурядицами, а сидели вместе с горожанами взаперти, довольствуясь пальбой из-за стен. Принц, извещенный о том, что город все же вот-вот сдастся, выехал из Бордо и вместе с герцогом Немуром прибыл в лагерь осаждающих. Назавтра после его прибытия граф Аркур, извещенный о том, что наплавной мост разрушен, что генерал-майор Нор отрезан в предместье на том берегу с пятьюстами людьми и что к нему невозможно прийти на выручку, двинулся на него с двумя тысячами пехоты французских и швейцарских гвардейцев, жандармами и легкой кавалерией короля, своей гвардией и отрядами знати. Он разгромил Нора на его войсковых квартирах, почти не встретив сопротивления, и таким образом оказал помощь Коньяку на виду у Принца, располагавшегося по другую сторону реки. Граф Аркур ограничился тем, что спас эту крепость: он позволил Принцу уйти и не преследовал отступавших. {29}
Хотя этот успех сам по себе был малозначителен, тем не менее он окрылил графа Аркура, который счел, что может преуспеть в еще большем, и, узнав, что маркиз Эстиссак {30} вернул всю Ла-Рошель, кроме запиравших ее гавань башен, к повиновению королю, вознамерился отправиться туда со своими войсками, так как убедился в расположении тамошних жителей, которые могли благожелательно отнестись к нему не только по велению долга, но еще более из-за ненависти, питаемой ими к графу Дюдоньону, своему губернатору. По его приказу были укреплены башни, и он держал в них гарнизон из швейцарцев, не доверяя почти никому на свете и рассчитывая найти в этом народе большую верность, нежели в своем собственном. Но события вскоре показали ему обманчивость его ожиданий, ибо страх и своекорыстные побуждения толкнули швейцарцев на нечто худшее, чем то, чего он опасался со стороны французов. Можно не колеблясь сказать, что это недоверие и эта подозрительность графа Дюдоньона повели к гибели партию Принца, так как, если бы не они, Принц с самого начала повел бы все свои войска в ЛаРошель, чтобы восстановить там старинные укрепления и сделать эту крепость средоточием всей войны, со всеми преимуществами и удобствами, какие она могла ему предоставить. Однако вместо этого, ублажая ревнивый и непостоянный нрав графа Дюдоньона, он был вынужден праздно сидеть в Тонне-Шаранте и наблюдать, как у него на глазах берут Ла-Рошель, даже не решаясь предложить свою помощь. Впрочем, верно и то, что слабое сопротивление гарнизона башен не дало ему подумать на досуге над этим; да и граф Аркур, приведя свои войска в Ла-Рошель, при поддержке маркиза Эстиссака, только что наделенного королем губернаторствами графа Дюдоньона, нашел тамошних жителей расположенными оказать ему всяческое содействие, какое только он мог пожелать. Тем не менее башни могли бы задержать графа Аркура на какое-то время, если бы швейцарцы показали себя столь же храбрыми и преданными, какими они представлялись графу Дюдоньону; но вместо того, чтобы соответствовать его ожиданиям, всего лишь после трехдневного сопротивления, услыша объявление графа Аркура, что никто из них не будет им пощажен, если они предварительно не заколют своего коменданта по имени Бесс, швейцарцы не только не пришли в ужас от подобного требования, но даже вменили себе в обязанность его выполнить. Названный Бесс, надеясь найти в графе Аркуре больше сострадания, чем между своими солдатами, бросился с верхушки башни, весь израненный, в воду гавани, моля о сохранении ему жизни, чего не смог, однако, добиться, ибо граф Аркур приказал прикончить его у себя на глазах, и ничто не могло побороть его непреклонность - ни просьбы собственных офицеров, убеждавших помиловать Бесса; ни столь прискорбное зрелище. Потеря этой крепости и то, что ей даже не попытались помочь, уронили в общем мнении оружие Принца, и ему приписали неверие в собственные войска, тогда как на самом деле то была лишь излишняя щепетильность, к которой его принудили непрерывные подозрения графа Дюдоньона. Впрочем, эта потеря только усугубила их, и, вообразив, что примеру этого укрепления последуют остальные подчиненные ему крепости, граф укрылся в Бруаже и вышел оттуда только после того, как договорился с двором.