Ла Фейад, кто не знал их политики, и кто был задорен от природы, едва туда прибыл, как предложил Морозини, кто осуществлял высшее командование над армиями Республики, множество вещей, способных, по его мнению, не только задержать работы неверных, но еще и обязать их снять осаду. Морозини сделал вид, будто бы плохо понимает по-французски, дабы не отвечать ему в точности ни по этому поводу, ни на все другие предложения, какие тот мог бы сделать ему в дополнение. Ла Фейад хотел получить от него людей, чтобы предпринять вылазку. Вот это-то как раз и не входило в расчеты Генерала; итак, по-прежнему прикидываясь не понимающим, чего от него просили, он привел другого в такой гнев, что тот насилу сдерживал себя. Он действительно имел все основания сердиться, ведь он явился из такого далека, и, оказывается, ему здесь нечего делать, и уже боясь, как бы и с этим вояжем с ним не приключилось то же самое, как и с тем, какой он предпринял в Испанию, то есть, как бы он не получил от неблагодарной судьбы никакого удовлетворения, он решился осуществить вылазку с теми людьми, каких он привез из Франции, не дожидаясь больше помощи от других. Ничего бы еще, если бы он этого и придерживался, поскольку, сделав все, что мог, он не претендовал бы ни на что большее; но либо он пожелал показать Морозини, насколько он не нуждался ни в нем самом, ни в его людях, или же он додумался привнести в свое свершение немного фанфаронства, но он предпринял такую забавную вылазку, каких давненько не видывали. Он взял в руку, вместо шпаги или какого-либо иного оружия, один из этих хлыстиков с серебряной рукояткой, что вошли в моду некоторое время назад, хотя это попахивало скорее курьером, чем военным человеком. Я не знаю, хотел ли он этим сказать, что ему не требовалось ничего, кроме хлыста, чтобы прогнать Турок, как если бы это были свиньи, но только он нашел, с кем переговорить, когда оказался в их присутствии. Они устроили на него охоту в странной манере, в том роде, что его хлыст не служил ему больше ни для чего, как только все сильнее нахлестывать его же коня.
/Ла Фейад возвращается так же быстро, как и уезжал./ Он был немного смущен после такого сомнительного успеха; ссоры его с Морозини повторялись все чаще и чаще, и он не замедлил более погрузиться на корабль, дабы вернуться оттуда во Францию. Он не сделал этого, тем не менее, не наговорив тому такого, что другой не знал бы, как и переварить, если бы тот по-прежнему не прикидывался не понимающим французского языка. Ла Фейад, быть может, на сей раз пришел в восторг от этой его уловки и излил на того всю свою желчь, причем тот и не посмел на это пожаловаться, потому как его тотчас бы спросили, почему же он не понимал так же хорошо и всего остального; как бы там ни было, прибыв во Францию в скверном состоянии во всех отношениях, то есть, вывезя из этого вояжа дурную репутацию и огромную нищету, он не появлялся больше при Дворе, разве что, как постыдная часть Герцогов, к рангу которых он был причислен, как и некоторое количество других особ.
То, что я говорю здесь, гораздо меньше относится, однако, к его персоне, чем к его нищете. Он стоил в сотню раз больше, чем определенные Герцоги, вроде Герцогов де Вантадур, де Бриссак, де Виллар, де Пондейо и бесконечного множества других — но он был так беден, что это не был больше тот Ла Фейад, кто блистал прежде среди самых галантных кавалеров Двора. Потому-то он и не делал больше ничего, как смущался да прятался, из-за чего каждый его просто не узнавал. Между тем, он изменил имя, когда был облечен достоинством Герцога. Он принял имя Руанэ (Роанне — А.З.) от названия земель, какие его жена принесла ему в качестве приданого. Поскольку она была сестрой Герцога де Руанэ, принадлежавшего к той породе Герцогов, о каких я только что сказал, если не считать того, что за ним не водилось дебошей, как за большинством остальных. Итак, если этот не являлся ко Двору, то лишь потому, что ему больше нравилось пребывать среди монахов, чем среди куртизанов. Это-то и послужило причиной того, что он додумался выдать замуж свою сестру и отдать ей свое Герцогство; но так как она потеряла титул, поменяв Дом, Король был обязан распорядиться его оживить в пользу Ла Фейада, без чего он не стал бы Герцогом; итак, его жена сделалась Герцогиней из-за него, а не он — Герцогом, благодаря ей. Как бы то ни было, едва он поносил это имя год или два, как бросил его и снова взял свое.