Посланник Великого Господина был, наконец, принят на аудиенции после довольно долгого ожидания. Он был совершенно поражен великолепием Версаля и еще более доброй миной Короля, каковая была еще и подчеркнута камзолом, полностью покрытым бриллиантами Короны. Но он поостерегся показывать свои ощущения, потому как это могло бы послужить опровержением мнения, какое он старался внушить здесь всем и каждому, будто бы все это было ничто в сравнении с богатствами Великого Господина. Но чем он обязан был восхититься, хотя он и опять ничего не показал, так это войсками Дома Короля, кого выставили на его проходе, и кто, конечно же, стоили в тысячу раз больше, чем все те спаги и янычары, каких когда-либо мог иметь какой-нибудь Великий Господин. Они были одеты во все новое, в чем, я не знаю, тем не менее, так ли уж хорошо поступили, потому как он мог поверить, будто бы все это сделано исключительно ради него, и не в их привычках было выглядеть столь великолепными. Он мог поверить, говорю я, что все золото и все серебро, сверкавшее на их одеждах, было чрезвычайной затратой, и Король пошел на нее лишь для того, чтобы поразить его пустой видимостью. Его обязали при приближении к трону Его Величества проделать все те фигуры и все те приседания, какие заставляют делать в Константинополе наших послов, когда Великий Господин дает им аудиенцию. Наконец все эти церемонии были завершены, его отвезли обратно в Париж, откуда он уехал некоторое время спустя, дабы возвратиться в свою страну. Он не получил никакого доброго ответа на жалобы, какие он явился сделать по поводу помощи, отправленной в Канди. Но кроме того, что от этого бурного успеха его были способны успокоить, он был утешен еще больше, когда попал в Марсель и узнал там новость, что Султан, его мэтр, овладел в конце концов этим городом. По крайней мере, он узнал ее не от нас, мы не доставили себе удовольствия предоставить ему это удовлетворение; но так как там всегда находятся несколько судов Варваров, невозможно было им помешать ему ее сообщить.
Казимир, Король Польши из Дома Палатин, отрекся от Короны, точно так же, как и Королева Швеции. Они оба были к этому принуждены, хотя и старались, как один, так и другая, сделать себе честь их отречением. Поляки, кто являются людьми отважными и преданными воинскому ремеслу, никогда не имели о нем особенно доброго мнения, даже до того, как они избрали его их Королем. Но они сделали это по принципу чести, и чтобы их не упрекнули в том, как после того, как его Дом потерял Королевство Швеции, дабы явиться получить их Корону, по избрании Сигизмунда, они бы отняли ее в настоящее время у одного из его потомков, кто не подал им к этому никакого повода. Он был Иезуитом, потом Кардиналом, прежде чем стать Королем — два качества, что не так уж и противоположны, как полагают, сану Короля, поскольку быть Иезуитом или Кардиналом означает обычно быть переполненным амбициями, а частенько и предрасположенным к разнообразнейшим интригам. Это даже означает быть чрезвычайно надменным, по крайней мере, если мы пожелаем поверить в этом одному человеку старого Двора, кто имел обыкновение говорить, что он всегда замечал, якобы существует в природе четверо животных, чрезвычайно спесивых самими собой, а именно — павлин, Кардинал, Иезуит и Президент. Я удивляюсь, как он не присоединил сюда пятого, а именно — медика, и даже шестого, а именно — брадобрея; по меньшей мере, он бы имел в доказательство своих слов поговорку, что гласит: «спесив, как Брадобрей». Казимир приобрел со временем, благодаря еще двум своим качествам, не славу, о какой я недавно говорил, поскольку он был удален от нее на сто тысяч лье, но определенную скаредность, делавшую его недостойным Королевства, и едва умерла Принцесса Мария, на ком он женился после смерти своего брата, как его народы заявили ему, что он совсем недурно сделает, когда последует примеру Королевы Швеции. Они бы не осмелились сделать ему такой комплимент при жизни Королевы, у кого билось сердце Короля под одеждами женщины, и кто, соответственно, была бы не в настроении такое стерпеть.