Я видал на своей несчастной родине австрийца, глумящегося над людьми и попирающего их достоинство. Рабы прятали взгляд, боясь выдать себя! О, потомки Кальви[44] и Манары[45], ради создателя, не допустите возврата к такому унижению!
Как прекрасен жеребец Пампы! Его губы никогда не знали отвратительного холода узды[46]; его лоснящаяся спина, которую человек никогда не осквернял своим прикосновением, блещет на солнце как бриллиант. Его роскошная, но спутанная грива бьет по бокам, когда гордый конь, сгоняя в табун кобылиц и убегая от человека, мчится со скоростью ветра. Его копыта, никогда не загрязненные в конюшнях, блестят сильнее слоновой кости, а густой, роскошный хвост, который раздувает ветер, защищает благородное животное от назойливых насекомых. Подлинный султан степей, он выбирает себе самую грациозную из одалисок, без помощи рабских и гнусных услуг самого жалкого из существ — евнуха!
Как передать чувство, испытанное 25-летним корсаром[47], который оказался в этой девственной, впервые им увиденной стране!
Сегодня 20 декабря 1871 г., я, состарившийся, зябко съежившись у очага, с волнением вспоминаю эти сцены прошедшей жизни, когда все улыбалось при виде самого чудесного зрелища, которое мне довелось наблюдать.
Но что ожидает тех гордых коней, быков, газелей, страусов, которые так украшали и оживляли эти райские холмы? Конечно, их потомки будут пастись на этих тучных пастбищах, пока туда не придут пар и железо, чтобы приумножить богатства почвы, но в то же время обеднить красоту этих изумительных сцен природы.
Конь или бык, не привыкшие видеть идущих людей, на мгновение останавливаются, как вкопанные, и кажутся застывшими в странном оцепенении; затем, охваченные, быть может, презрением к этим тщедушным двуногим существам, которые держатся как владыки мира, они играючи бросаются на них; если бы они захотели сделать это всерьез, как того требует справедливость, они бы растоптали их.
Конь может играть, может угрожать, но он никогда не причинит вреда. Быку же доверять нельзя. Газель и страус при виде человека убегают с быстротой скаковой лошади; на возвышенном месте они останавливаются, чтобы посмотреть, не преследуют ли их.
В то время часть территории восточной провинции, о которой идет речь, находилась в стороне от театра военных действий; поэтому здесь было бесчисленное множество самых различных животных.
Глава 8
Любуясь этим восхитительным зрелищем, я прошел около четырех миль и достиг хижины, замеченной мною с судна. Там у меня произошла приятнейшая встреча: молодая, очень пригожая женщина приняла меня самым радушным образом. Быть может, она не отличалась красотой рафаэлевских дев, но она была хороша собой, образованна и даже оказалась поэтессой.
Какое удивительное сочетание качеств! И в этой глуши, на таком расстоянии от столицы! Мне казалось, что я грежу наяву. Я узнал от нее, что она — жена capataz (управляющего) эстансией[48], находящейся за много миль отсюда; дом же, в котором она обитала, был простой сторожкой этой эстансии.
Она приняла меня с любезностью, о которой я сохранил благодарную память на всю жизнь. Мне было предложено классическое mate[49] и прекрасное жаркое, которое только и едят в этих краях, где мясо является единственной пищей.
Пока я подкреплял свои силы едой, она читала мне Данте, Петрарку и других великих итальянских поэтов. Она заставила меня принять на память книгу прекрасных стихов Кинтаны[50]. Наконец, она рассказала мне историю своей жизни. Она происходила из зажиточной монтевидеоской семьи. Некоторые обстоятельства, связанные с торговыми делами, забросили ее в деревню, где она познакомилась со своим нынешним мужем, с которым жила очень счастливо. Она, с ее романтическими наклонностями, даже во сне не пожелала бы сменить свое положение на шумную жизнь в столице.
Услышав, что мне нужна корова, чтобы обеспечить мясом экипаж, она обещала мне, что ее муж с радостью удовлетворит мою просьбу — нужно было лишь дождаться его. Между тем было уже поздно, и доставить животное к берегу было невозможно раньше следующего дня.
Ее муж долго не шел, я, тогда еще плохо знавший испанский язык, говорил мало. Поэтому у меня было время поразмыслить над превратностями судьбы. Передо мной было такое стечение жизненных обстоятельств, которое не может изгладиться из памяти.
44
Калъви, Пьетро Фортунато (1817–1855) — итальянский революционер. В период революции и освободительной войны 1848 г. возглавил легион альпийских стрелков.
По поручению Джузеппе Мадзини был одним из организаторов восстания в Ломбардии в феврале 1853 г. После неудачи этого восстания, летом 1853 г., тайно пробрался в Ломбардию, но был схвачен австрийцами и в 1855 г. осужден к смертной казни. Отказался просить помилование и в тюрьме написал патриотическое воззвание; перед виселицей провозгласил — «Да здравствует Италия!»
45
Манара, Лучиано (1825–1849) — итальянский патриот. В период революции 1848 г. был организатором сооружения баррикад в Милане; тогда же организовал крестьянский батальон, который назывался его именем. Героически сражался при обороне Римской республики в 1849 г., командуя полком берсильеров. Был назначен Гарибальди начальником штаба отрядов легионеров, заменив на этом посту павшего Даверио. 30 июня 1849 г. был убит в сражении у Виллы Спада в Риме.
47
25-летним корсаром — неточность. Выше (в главе 6) Гарибальди говорит о своем возрасте более точно — 28 лет. Он родился 4 июля 1807 г. и к моменту описываемых событий ему было более 29 лет (Гарибальди поселился в Южной Америке в январе 1836 г.).
49
Настойка из листьев дерева того же названия. В Южной Америке ее добавляют в кофе и чай.
50
Кинтана, Мануэл Хозе (1772–1857) — испанский поэт-демократ, участник борьбы против Наполеона I, был популярен среди народов Южной Америки, борющихся за свое освобождение.