С этого момента для охраны короля приняли самые строгие меры. Он находился, всегда на виду у поставленных для его охраны офицеров. К этому же времени все заговорщики уже собрались во дворец. Они отправились к герцогу Зюдерманландскому, прося его принять на себя регентство. Герцог, по-видимому, ничего не знавший о заговоре, так как ввиду его слабохарактерности, остерегались посвятить его в это дело, вначале отказывался, но затем уступил. Король, несмотря на выказанное сопротивление, был перевезен в замок Гринсгольм. Его удалось уговорить попросить для себя именно этот замок, так как остальные находились якобы на пути западной армии, направлявшейся к столице, и еще потому, что по расположению комнат Гринсгольм представлял возможность лучшей охраны.
Герцог Зюдерманландский принял на себя регентство. Каждый занялся своими делами, и утренние происшествия оставили так мало впечатления, что в тот же вечер театр был открыт при переполненном зрительном зале.
Если бы у короля было больше решимости и мужества, или же, если бы Милен не растерялся и стал во главе гвардии и драбантов, успех заговора был бы сомнителен, или, по крайней мере, вызвал бы кровопролитие, во время которого король мог и ускользнуть.
Говорят, будто в критическую минуту Сильверспарре подошел к королю и сказал ему на ухо, что если он произнесет еще хотя одно слово или же сделает хотя одно движение, его убьют, и что будто эта-то угроза парализовала окончательно все способности короля. Позже для него уже не было спасения, так как заговорщики успели собраться, подняли город и заняли все пути. Поэтому, если бы королю и удалась попытка убежать из дворца, он, вероятно, был бы убит: так мало было у него друзей, как среди военных, так и среди дворян и буржуазии.
Говорили даже, что и немецкие войска более не выказывали ему преданности, потому что отданный еще за несколько дней перед тем приказ зарядить ружья пулями не был исполнен. Таким образом Грюнн, действительно, может считаться спасителем короля и, пожалуй, именно поэтому король — как это ни странно на первый взгляд — в настоящее время любит этого офицера более всех других и называет его своим лучшим другом. Грюнн состоит теперь в охране Гринсгольма.
Королева-мать была чрезвычайно удручена всеми этими событиями, но не вышла из той пассивной роли, которой держалась во время царствования супруга и сына. Царствующая же королева, когда ей сообщили обо всем происшедшем, говорят, воскликнула: «Со стороны шведов меня это не удивляет». Слова эти, быстро разнесшиеся по всей Швеции, укрепили в народе мысль, что королева ненавидит и Швецию, и шведов, и что ненависть к шведам, замечавшуюся в короле, а также и его привязанность к Германии и немцам, можно приписать отчасти и ее влиянию.
Говорили, что королева убедила своего супруга продлить в 1804 году свое пребывание в Германии и поддерживала в нем странную мысль, что он, сидя в Швабии, может управлять королевством.
Может быть, именно благодаря такому мнению о королеве, которое она не заботилась рассеять, несмотря на все редкие и прекрасные черты своего характера, решено было отстранить от престола и наследника, так как помимо того, что он был ребенком слабым и не подавал больших надежд, он был несовершеннолетний, а во время несовершеннолетия сына, по законам, правом регентства пользовалась бы королева. У шведов же были основания опасаться, что переход власти к королеве повлечет за собой возвращение к правительственной системе короля, а в особенности боялись того, что в этом случае все участники революции подвергнутся мести.
Король с того времени остался в Гринсгольме и, кажется, отлично себя там чувствовал, в особенности потому, что туда позволили переехать и королеве. Большую часть времени он проводил за чтением библии. С тех пор как он лишился престола, нерасположение к нему стало безграничным. Уверяли, будто он уже три раза терял рассудок: первый раз еще до совершеннолетия, второй — после своего путешествия в Россию и в третий — перед низложением. Правда, иногда казалось, что он страдает припадками мании, свидетелями которых бывали не только его подданные, но порою также и иностранные послы. Так, например, Ниртон, Торнтон и Мэри часто подвергались его вспышкам. Торнтона, не желавшего обещать ему сумму больше той, которую хотело дать английское правительство, он прогнал от себя самым оскорбительными образом и, недовольный твердостью его характера, потребовал от Англии его отозвания и назначение на его место Мэри, который, как известно было королю, отличался более слабым характером и которым было легче вертеть. Но по приезде Мэри, во время первого же с ним разговора, не найдя в нем ожидаемой сговорчивости, король вдруг повернулся и ушел, чрезвычайно удивив министра таким приемом.