В тот же день, вернувшись к Фриггинзу, я был вызван к доктору Леви. Он объявил, что меня выписывают на следующий день — после трехмесячного заточения.
Первая ночь дома; Рождество 1969 года.
Мы с мамой сидим внизу у телевизора, смотрим мою «Римскую весну миссис Стоун». Мама не замолкает ни на минуту, она болтает в течение всею фильма, несмотря на мои непрерывные мольбы дать мне послушать диалоги.
Расстроенный всем этим, я сидел и просто смотрел на грациозный и трагический стиль Вивьен Ли. Мне этот фильм кажется поэмой. Он стал последней важной работой и мисс Ли, и режиссера Хосе Куинтеро — человека столь же дорогого моему сердцу, как и мисс Ли.
В последние месяцы жизни Фрэнки Вивьен устроила прием, на который пригласила и Фрэнки.
Это был его последний выход в свет.
Вивьен весь прием построила вокруг него, сделав это стой интуитивной симпатией, что всегда будет питать мою любовь к ней. Она делала добро, даже не замечая сама…
Знакомая с сумасшествием, она знала, что такое быть на полшага от смерти.
Она сама была близка к смерти, хотя еще не сознавала этого…
В мой первый вечер дома, после просмотра фильма, я спросил маму, не приготовит ли она мне чашечку какао. Она бесконечно долго искала какао на кухне, а потом сказала: «Сьюзи утащила его домой».
Сьюзи была ее служанкой в течение полжизни. Позднее мама нашла какао в кухонном шкафчике.
Бедная Сьюзи, бедная миссис Эдвина!
Когда Сьюзи приходила вечером домой, мама ослабляла четыре запора на передней двери, боязливо выглядывала, потом захлопывала дверь и кричала Сьюзи: «Сьюзи, тебе нельзя уходить. За утлом на остановке автобуса стоят черные».
Однажды Сьюзи не выдержала, засмеялась и сказала: «Миссис Уильямс, ни один из них не чернее меня».
А теперь миссис Эдвина обвиняет Дейкина в том, что у него наверху «молодая чернокожая леди», из-за которой она вынуждена оставаться на первом этаже…
Увеличенная фотография из паспорта Фрэнки смотрит на меня со стола; она мешает мне; я кладу ее лицом вниз на рукопись моего стихотворения «Старики сходят с ума по ночам».
Быть в моем возрасте чувствительным романтиком — предельно некрасиво, оскорбительно, унизительно и мешает спать.
Утром — точнее, около полудня — я узнал, что Майкл Йорк прочел последнюю версию «Крика» и дал устное согласие играть в этой пьесе. Существуют какие-то трудности в вопросе оплаты — но мой агент Билли Барнс считает, что он и Меррик справятся с этим.
Однажды я ужинал у Джо Аллена с мудрой и прелестной актрисой — Рут Форд, которая, кажется, с рождения обладала большей мудростью, чем я сумел накопить к концу жизни. Я начал говорить о моем одиночестве, о нужде в компаньоне.
— Так найми себе компаньона, — посоветовала она, — только не позволяй ему ложиться с тобой в постель. Для этого ты всегда сможешь подобрать кого-нибудь на улице.
— Ты не поняла. Нет ничего более пустого, более обременительного, чем «снимать» кого-нибудь на улице. Всегда подхватываешь вшей — слава Богу, если не триппер — и каждый раз частичку твоего сердца отщипывают и бросают в канаву.
На это она ничего не ответила; ее прекрасное лицо осталось загадочным и серьезным.
— Так каков будет ответ? — не выдержал я.
Выражение благородного южного лица не изменилось.
Многие люди не понимают, почему я счел необходимым летом 1971 года разорвать мои профессиональные отношения с Одри Вуд.
Этот разрыв следует отнести, я думаю, на счет паранойи, черной неблагодарности и общего разрушения во мне моральной ткани. Думаю, я обязан со всей честностью, какую допускают мои познания, рассказать мое видение этой истории.
Это правда — Одри Вуд представляла мои интересы с 1939 года по 1971, но «представление» как-то само собой износилось, особенно в последние десять лет этого исключительно долгого срока.
Может быть, по причине ухудшившегося здоровья ее мужа, или из-за моего собственного чуждого ей стиля жизни, со всеми этими таблетками, выпивками, «неболитовскими» уколами, но Одри стала — или мне казалось, что стала — отдаляться от моих все более отчаянных обстоятельств в шестидесятые годы.
После смерти Фрэнка мне никто не мог помочь выйти из почта клинической депрессии, в которую я погрузился.
Мне кажется, что только Мария делала реальные попытки лично позаботься обо мне — в чем я ужасно нуждался в то время.