Я наполнила свой носовой платок анютиными глазками и иммортелями; мои спутницы были как бы пригвождены к своим местам. Я послала купить несколько маленьких медальонов, чтобы положить туда цветы, и дала один г-же де Тарант, другой Полине и один оставила себе.
Бонапарт замышлял новое преступление. Он отправился в совет (в марте 1804 года), чтобы предложить арест герцога Энгиенского, и представил его подозрительным. Совет отклонил это предложение. Бонапарт замолчал, вышел и послал тотчас же подлого Коленкура в Эттенгейм (в великом герцогстве Баденском, на правом берегу Рейна, где находился герцог, с согласия первого консула), чтобы привезти его в Париж. Несмотря на насилие этого требования, герцог не подумал, 4jo его везут на смерть. Его продержали в Париже только несколько часов и отвезли в замок де Винцен, принадлежавший его отцу. Быстрота путешествия утомила его, он бросился на кровать в приготовленной ему комнате и крепко заснул.
В полночь его разбудили.
— Что вам нужно? — спросил он.
— Вам надо явиться для допроса.
— О чем?
Ему не отвечали. Он спокойно последовал за посланными. Когда он пришел к своим судьям, или, вернее, палачам, они спросили его имя, титул, фамилию и присудили к смерти. Он попросил священника. Ему было отказано.
— Нужно только несколько мгновений искренней молитвы, чтобы получить милосердие Бога, — сказал он.
Потом он упал на колени и горячо молился несколько минут. Окончив, он встал, говоря:
— Пусть скорее это кончается!
Его провели к одному из рвов замка. Ночь была темная. Герцогу привязали фонарь на грудь, около сердца, чтобы не промахнуться, и хотели завязать глаза.
— Это лишнее, — сказал он, — Бурбоны умеют умирать.
— Встаньте на колени, — приказали ему.
— Я становлюсь на колени только перед Богом. Девять ружей выстрелили сразу, он упал в ров, и его засыпали землей.
Я узнала о его приезде в тот же вечер. Зная, что первый консул старается арестовать всех оставшихся верными королю, которых предательство Мегея собрало в Париже, мы испытывали справедливое беспокойство. Пишегрю был открыт одним из первых. Он находился в Париже около трех месяцев. Его заключили в тюрьму и задушили там, причем хотели уверить, что он кончил самоубийством.
На следующий день после приезда герцога Энгиенского и его убийства г-жа де Тарант пришла ко мне бледная и едва державшаяся на ногах. Она сказала тоном, полным отчаяния:
— Герцога Энгиенского убили сегодня ночью. Дюрас только что сообщил мне это.
Я остолбенела и была глубоко возмущена этим известием. Это жестокое злодеяние возмутило общество и народ. Даже кровожадный Тюрио1) сказал, что это было сделано из простого желания выпить стакан человеческой крови*.
Стены покрылись пасквилями; полиция срывала их; они появлялись вновь на следующий день. Имена Коленкура и Савари произносились с ужасом. Первый привел жертву, второй руководил казнью.
Полиция повсюду искала братьев Полиньяк2) и добродетельного Жоржа. Все добрые люди беспокоились за них и старались их спасти.
Совершив все эти преступления, Бонапарт объявил себя Императором. Сделали всенародный опрос, чтобы подписать этот новым акт гордости, но не собрали подписей и на одну страницу.
Из города нельзя было уехать без билета. Г-же де Шаро он был нужен, чтобы отправиться в свой замок, и для этого ей самой пришлось ехать в префектуру. Она видела, как с улицы насильно сгоняли туда народ для подписи. Старый угольщик, бывший там вместе с другими, спросил:
— Вы хотите, чтобы я подписал? А если я не подпишу, мне можно будет по-прежнему продавать уголь?
Ему ответили утвердительно.
— Ну так я не подпишу.
Г-жа де Шаро едва удержалась от смеха.
Г-жа Идали де Полиньяк, жена старшего брата, не знавшая, что ее муж был в Париже, предложила мне заняться у меня вечером музыкой под условием, что я никого не приму и что будет только Ривьер для аккомпанемента, а г-жа де Тарант как слушательница. Ривьер пришел в десять часов, но Идали еще не приехала. Мы терялись в предположениях; она так и не приехала. На следующий день я с прискорбным удивлением узнала, что m де Полиньяк и де Водрейль-Караман были арестованы.
_________________________________
* Фуше сказал: «Это хуже, чем преступление; это ошибка», жестокие, но характерные слова. Примеч. авт.
_________________________________
Я отправилась к г-же де Сурш, но она не принимала; мое беспокойство еще более усилилось. Я поехала навести справки о двух новых жертвах и, возвратясь домой, нашла записку от г-жи де Сурш, в которой она писала, что не приняла меня только из осторожности, что меня подозревают и что на допросе, которому подверглась ее сестра, было упомянуто мое имя. Ей сказали, что наша дружба с ней была известна и что, наверно, она старалась получить пенсию от России.
Г-жа де Водрейль отвечала, что действительно она была дружна со мною, что я сделала для нее все, на что способно великодушие дружбы, что она убедилась в том, что я всегда иду навстречу страдающим, и что ее привязанность и благодарность ко мне будут вечными, но что ей и в голову никогда не приходило просить через меня пенсию от России.
— Мы вскоре познакомимся с этой иностранной подругой, — сказали эти господа. — Мы навестим ее, чтобы посмотреть, как она нас примет.
Эта угроза была причиной того, что г-жа де Сурш не приняла меня, боясь мне повредить, но в то же время это удвоило мое желание повидаться с нею.
Я опять поехала к г-же де Сурш и насильно проникла к ней. Она была очень тронута и удивлена моим приездом.
— Не бойтесь ничего, — сказала я ей. — Я горжусь тем, что замешана в процесс г-на де Водрейль, и спокойно дожидаюсь этих господ. Пусть они только придут! Я прикажу их выбросить в окно.
Они действительно пришли на следующий день, но вид нашего помещения показался им слишком внушительным, чтобы осмелиться оскорбить меня, и они ушли с позором, не посмев вызвать меня.
Г-жа де Полиньяк была заключена в Консьержери, и состояние здоровья внушало ужасное беспокойство ее мужу и деверю. Г-жа де Бранкас, ее кузина, тотчас же обратилась за разрешением быть заключенной вместе с нею; потом г-жа де Бранкас при помощи настойчивых представлений и поддержанная лекарем, подтвердившим опасное положение г-жи де Поли-ньяк, добилась того, что ей разрешили перевезти больную к себе под условием, что она будет находиться у г-жи де Бранкас как бы под арестом и что никто не будет видеться с нею.