Г-жа де Бранкас описала мне все эти подробности и послала мне их с горничной своей кузины, женщиной умной и преданной. Я решилась навестить их на следующий же день. Я прошла своим садом, потом через сад Верака и через нижний этаж его дома вышла на улицу де Варенн. Первый раз в своей жизни я была одна вечером на улице. Я пробиралась по стене, чтобы не быть раздавленной. Проходя мимо ворот под домом герцогини де Ж..., я увидела женщину, сидевшую с корзиной увядших цветов. Она попросила меня купить их.
— Они ужасны, добрая женщина, — сказала я ей. Она подошла ко мне и печально сказала:
— Я бедная нищенка, переодетая цветочницей. С тех пор как у нас Император, бедных арестовывают на улицах и отправляют в Сальпетриер, где с ними обращаются, как с собаками. Он хочет, чтобы думали, что нет больше нищеты, тогда как она повсюду.
Я дала ей шесть франков и быстро направилась дальше. На улице дю-Бак, через которую мне надо было перейти, чтобы попасть на улицу де ла-Планш, я остановилась перед ручьем посредине улицы; было очень грязно, и я боялась неудачно прыгнуть. Я переминалась с ноги на ногу, стоя на краю этого неприятного ручья, немного испуганная движением экипажей, телег и криками разносчиков, проходивших мимо меня, как вдруг два любезных незнакомца предложили мне с самым почтительным видом помочь мне в моем затруднении. Я воспользовалась их предупредительностью, очень поблагодарила их и вышла в улицу де ла-Планш, где находился особняк Бранкас.
Довольно долго я стучалась у ворот, оглядываясь по сторонам, чтобы убедиться, что меня никто не видит: я боялась скомпрометировать Идали и в то же время хотела доказать ей мое участие. Добрый поступок придает мужества и решимость придает силы. Наконец привратник открыл мне, и я проскользнула на двор и поспешила к двери флигеля, где находилась бедная Идали.
Я застала ее в ужасном нервном состоянии, что меня сильно взволновало. Г-жа де Бранкас приняла меня с распростертыми объятиями, и я долго разговаривала с ней об огорчениях и несчастиях, угрожающих ее кузине. Я ушла от них, когда стемнело. Дойдя до ручья, я набралась смелости ввиду надвигавшейся ночи — сделала великолепный прыжок и вернулась домой с сердцем, полным тревоги и муки.
Жорж3) проезжал по улице в кабриолете в тот момент, когда его арестовали. Он находился в Париже уже шесть месяцев. Два брата Полиньяк, маркиз де Ривьер, Костер Сент-Виктор, паж Людовика XVI, и много других верных подданных были заключены в Тампль. Подготовляли их процесс. Был заподозрен Моро и присоединен к ним. Общественное негодование достигло апогея. Изверг дрожал, не спал подряд двух ночей на одном и том же месте и проводил большую часть дня на бельведере в Сен-Клу с зрительной трубой, смотря на дорогу в Париж и каждую минуту ожидая курьера с известием о восстании.
Г-жа де Ларошфуко, которую я часто встречала у Огюстины де Турцель, рассказывала ей, что ей часто приходилось оставаться втроем с первым консулом и его женой, что Бонапарт не говорил ни слова и забавлялся тем, что резал мебель перочинным ножом, который всегда был с ним, и что о бешенстве, которое владело им, можно было судить только по движению руки. Какое счастливое положение! Яд был в его сердце, а демон гордости вселился в его большую голову.
Г-жа Дюгазон, старинная и знаменитая актриса комической оперы, собиралась покинуть сцену. Ей дали прощальный бенефис. Актеры французской комедии единодушно выбрали для этого спектакля трагедию Серториус, из-за сцены, в которой Помпеи сжигает лист заговорщиков, не читая его. Они хотели воспользоваться этим, чтобы высказать свое мнение извергу. Он приехал в театр, и во время сцены, о которой я говорила, он побледнел и, казалось, что его рот сводит судорога. Я сказала трем сестрам Турцель, сидевшим около меня: «Он задохнется от бешенства!» Но он шумно встал и уехал из театра. Этот отъезд доставил зрелище замешательством в партере. Бонапарта бешенстве вернулся к себе.
Бонапарт занялся возвышением своих родственников и дал им титулы. Его сестры и его невестки обратились в принцесс крови. Глашатаи провозгласили это на улицах. Некоторые из рыночных торговок, услыхав это, тоже объявляли себя принцессами: принцессой Спаржа > принцессой Шпинат и т. п. Их отвели в полицию, но они сказали тем, кто арестовал их:
— Вы можете делать, что хотите, мы все равно останемся принцессами.
Когда принцессы крови в первый раз появились в театре, послышались крики:
— Вот принцессы крови!
Несколько голосов выделились в партере, и все услыхали: в крови герцога Энгиенского. Составили стихи на конец Республики:
L'indivisible citoyenne
Qui ne devait jamais perir
N'a pu supporter sans mourir
L'operation cesarienne.
Grands parents de la Republique
Grands raisonneurs en politique,
Dont je partage la douleur
Venez assister en famille
Au grand convoi de votre fille
Morte en couches d'un Empereur4).
Я с большой радостью узнала, что по герцогу Энгиенскому носили траур при русском дворе. Это произвело большое впечатление на благомыслящих людей в Париже. Марков собирался уезжать, Я с огорчением видела, что мне необходимо расстаться со страной, где я обрела душевный мир и счастье.
Г-жа де Шатильон попросила меня однажды зайти к ней утром и после некоторого колебания сказала:
— Я вас прошу, увезите мою дочь с собой.
Эти слова произвели на меня невыразимое впечатление. У меня не хватило мужества предаться радости за счет нежной скорби матери. Я не сказала ни слова и только наклонила голову в знак согласия; но, видя, что она на меня внимательно смотрит, как бы ожидая ответа, я сказала:
— Я уеду, самое раннее, через шесть недель. Потом я переменила разговор.
Мое затруднение было велико. Я не знала, как достать паспорт г-же де Тарант. Она не захотела вычеркнуть себя из числа эмигрантов, и я боялась привлечь на нее внимание, тем более что стали преследовать и женщин. Все, с кем я говорила об этом, не могли мне дать никакого совета. В то время как я находилась в этом затруднении, ко мне заявился камердинер г-на де Шуазель-Гуфье и передал мне записку и огромный министерский портфель, запертый на ключ. Де Шуазель просил меня, заклинал и умолял извинить его поступок, который был следствием, по его словам, его глубокого уважения ко мне и доверия.
Его подозревали в сношениях с Моро и могли с минуты на минуту арестовать. Он просил меня сохранить бумаги, которые могли быть слишком ярким доказательством его убеждений. Письмо заканчивалось массою комплиментов моему поведению. Я сделала вид, что поверила всему, что он мне сообщил, но я отлично поняла, что его поступок был просто молчаливым предложением мне сообщить о чистоте его убеждений в России. Но трудно было не заподозрить их. Его дружба с Тапейраном и все, что он получил по его милости, говорило против него: большая часть имений де Шуазеля были ему возвращены и также все античные древности, которые он собрал во время своих путешествий; его двор был полон капителями и сломанными колоннами удивительной красоты. Задаром не получают милости от Бонапарта.