Герцогиня де Жевр попросила позволения привезти ко мне г-жу де Шуазель-Гуфье, почтенную и интересную женщину, качества которой гораздо выше достоинств ее мужа. Я приняла ее с горячим интересом и через два дня отдала ей визит. Де Шуазель с беспокойством смотрел на меня. Он не видал меня с тех пор, как послал портфель, и боялся, чтобы я не заговорила про это при его жене. Ему было стыдно признаться ей в этой комедии. Я не помянула об этом ни одним словом, хотя испытывала большое искушение сыграть над ним шутку. Я сказала ему о своем отъезде и о том затруднении, в котором я нахожусь с паспортом г-жи де Тарант. Мы условились насчет часа, когда он мне пошлет своего необычайного человека. Я попросила принцессу де Тарант прийти помочь мне, потому что я ничего не знала про то, как это делается во Франции. Она была у меня, когда мне доложили о приходе таинственной личности.
Одно его появление способно было вызвать удивление. Представьте себе пожилого человека, длинного, худого, с безобразным лицом оливкового цвета, с черными, пронизывающими глазами, с длинным, заостренным носом, с синеватыми, тонкими губами, ртом до ушей и огромными зубами; вся его фигура производила впечатление скелета. На нем был надет светло-серый фрак, длинная полосатая жилетка, панталоны, серые чулки и башмаки с маленькими круглыми пряжками. Волосы были причесаны по старинной моде, с буклей над ухом и косой на прусский образец, спускавшейся до половины спины.
Никогда я не видала такой мрачной фигуры. Я молчала несколько минут; этот страшный человек не внушал мне никакого доверия. Наконец я спросила у него, может ли он достать паспорт для особы, занесенной в список эмигрантов, но паспорт совершенно правильный, чтобы ехать на воды в Германию. Он ответил мне замогильным голосом:
— Отчего же нет?
— Но что же нужно для этого сделать?
— Я приду сообщить вам это завтра вечером. Тогда вы мне откроете имя особы, хотя мне это уже известно.
— Кто же это такая? — спросила я.
— Принцесса де Тарант.
Я дала ему в этот первый его приход луидор; он поклонился мне с такой преувеличенной улыбкой, что я не могла удержаться от гримасы отвращения. На следующий день он принес мне необходимые бумаги и сказал мне, что г-жа де Тарант должна будет пойти с ним к нескольким ремесленникам в ее квартал, чтобы пригласить их свидетелями. У нее была свобода выбора. Пришлось подчиниться этой формальности, и я дала ему в этот второй визит два луидора.
Через несколько дней он принес мне паспорт и попросил г-жу де Тарант отправиться с ним в префектуру. Хотя все это было законно, мы не могли не испытывать некоторого страха. Г-жа де Беарн предложила мне пойти подождать г-жу де Тарант на набережной перед префектурой. Мы стояли там около часу, чувствуя настоящую тревогу. Наконец она появилась, к нашему большому удовольствию, и паспорт был выдан по всем правилам, с подписями властей и между ними подпись Талейрана. Я щедро оплатила эту важную услугу.
Братья Полиньяк были арестованы. Идали была освобождена и получила разрешение посещать каждый день в тюрьме своего мужа. Ее кузина, г-жа де Бранкас, провожала ее. Двор в Тампле бывал полон народу, выказывавшего самое горячее участие жертвам. Их перевели в Консьержери; у ворот тюрьмы стало еще более собираться публики. Идали и ее кузина передавали мне, что каждый раз, как они приезжали, народ бросался к ним с расспросами, нет ли какой надежды, и выражал им самое трогательное участие.
За несколько дней до суда заключенных собирали ё течение дня в одной камере; стража была с ними и стояла у двери. Однажды вечером г-жа де Полиньяк, ее кузина и г-жа Моро были у заключенных; младший из братьев, Жюль де Полиньяк, ходил по камере и вдруг сказал, показывая на стражу:
— Эти господа плохо обращались с нами, когда мы были в Тампле; с тех пор же как они лучше нас узнали, они смягчились; я держу пари, что, если бы они остались с нами два или три месяца, я мог бы приказывать им.
При этих словах чины стражи сняли шляпы.
Жюлю5) тогда было двадцать два года, и он обладал самым красивым лицом в мире.
Начался процесс. Заседания суда продолжались с семи часов утра до четырех или четырех с половиной вечера. Ответы заключенных были великолепны. Они высказывали свою верность законному монарху с тем благородным мужеством, которое заставляет дрожать преступление и лишает его всякого оружия. И судьи потеряли голову. Зала была наполнена стражей, чтобы поддерживать порядок. Аудитория была сильно тронута мужественною верностью жертв и возмущена коварными и вероломными вопросами судей, которые, несмотря на все свои ухищрения, всегда были побиваемы. Сочувствие стражи было так живо, что ее пришлось переменить три или четыре раза в течение процесса. Жорж, в особенности, вызывал трудно скрываемое восхищение. Мой муж, присутствовавший на всех заседаниях, часто возвращался домой в слезах. Он сказал мне однажды, что, когда допрашивали Жоржа, его спокойный вид и простые, прекрасные слова настолько привлекли мужа, что, сидя наверху, в ложе, он не мог отвести глаз от Жоржа. Жорж заметил его, пробегая взором по аудитории, и растроганное лицо мужа настолько поразило обвиняемого, что он слегка поклонился ему. Муж очень гордился этим знаком внимания и не мог хладнокровно говорить об этом случае.
Все задрожали от негодования, когда услыхали на последнем заседании смертный приговор Жоржу, Ко-стеру Сент-Виктору, Пико, слуге Жоржа, маркизу де Ривьеру, Арману де Полиньяк и двадцати другим. Пико подвергали различным пыткам: прикладывали раскаленное железо к подошвам, ломали пальцы на руках, чтобы заставить открыть его, где живет его хозяин. Он не предал его.
Мешки золота, которые ему предлагали, он отверг с презрением. Он разделил тюремное заключение с Жоржем, также был судим и рассказал судьям, в присутствии публики, обо всех жестокостях, которые были произведены над ним.
Жюль де Полиньяк был приговорен к десяти годам тюрьмы, но, когда он услыхал, к чему присудили его брата, он пожелал умереть за него или, по крайней мере, умереть вместе с ним. Арман противился этому проявлению братской преданности. Между ними произошел такой трогательный спор, что вся аудитория плакала. Они стояли, сжимая друг друга в объятиях. Жюль решил умереть, но неумолимые судьи ничего не изменили в своем приговоре.
Бедная И дал и была ошеломлена. Мой муж вернулся с последнего заседания полный отчаяния. Он вошел в гостиную с таким печальным выражением лица, что нас поразило это, и сквозь слезы он рассказал нам про зрелище, на котором он только что присутствовал. У меня была семья Турцелей. Г-жа де Сент-Альдегонде, обладающая очень открытым характером, бросилась к нему на шею, говоря: