Оговоримся еще раз – “имперский сценарий” вхождения горцев в цивилизацию был не идеальным. Однако позволим себе спросить: а существует ли вообще идеальный сценарий для такого сложнейшего процесса. Если обратиться к истории “колониальных” и “державных” народов, которым пришлось дорого заплатить за усвоение уроков цивилизации, ответ будет отрицательным.
Один из первых рецензентов мемуаров Кундухова заметил, что указанный им путь “прямо и безошибочно” вел горцев “на кладбище истории”.15 К концу жизни, как можно предположить, и самого Кундухова стали все чаще посещать тягостные мысли по этому поводу. Если это так, то его воспоминания следует считать своеобразным покаянием.
Автор данных строк не утверждает, что предлагаемая им версия – единственно возможная. Он настаивает лишь на необходимости вызволить имя Кундухова из забвения. Достойно оно этого или нет – вопрос совершенно праздный.
У Кундухова свой, отнюдь не бесспорный взгляд на российскую политику на Кавказе, причины Кавказской войны, политическое состояние горских народов. Автор дает любопытные характеристики представителям царской администрации на Кавказе, из которых одних он презирал, другим симпатизировал. Он не терпел грубости, невежества, лживости, коварства, жестокосердия – качеств, присущих некоторым его сослуживцам и начальникам. В то же время он высоко ценил ум, просвещенность, честность, человеколюбие, способность постичь и уважать чужую культуру. Этим тоже не были обделены российские администраторы на Кавказе, за что Кундухов отдает им должное. Мемуарист, судя по всему, полагал, что политика России во многом зависела от конкретных исполнителей и зачастую ими формировалась. Как явствует из его рассуждений, не только система делала людей, но и люди делали систему.
Кундухов далек от русофобии. Россия для него – великая держава и высокое понятие. Он не мог не осознавать, что по существу обязан ей всем. И за это он любил ее, хотя и по-своему. Кундухов тепло вспоминает о своих русских друзьях – самом ярком и живом олицетворении России в его глазах. Трудно без волнения читать трогательные сцены расставания с ними.
Но Кундухов четко различал Россию, которой можно гордиться, и российское правительство, которое “должно всегда краснеть как перед кавказскими народами, так равно и перед Россией” за то, что “поступает в действиях своих против русской натуры”. Да и не он один критически относился к российской политике на Кавказе. Упоминая о своей встрече в 1865 г. с тифлисским генерал-губернатором Коцебу, Кундухов приводит его слова: “Что же мы приобрели на Кавказе? Лучшим его племенам мы не сумели внушить к себе доверие и отдали их туркам”.
Кундухов нигде не пишет о неприязни местного населения к русским людям. Напротив: “Горцы любили русских и скоро с ними сдружились, не питая к ним вражды”. Другое дело – их отношение к официальным властям: “Но нельзя было любить и терпеть меры, которые принимало правительство без всякого правосудия”. Однако и тут были исключения. Одно из них – граф Евдокимов: “Он покорил Чечню и Западный Кавказ; несмотря на это, горцы любили его и уважали, видя в нем правдивого, умного и храброго человека”.
Значительное место в мемуарах занимает Кавказская война. Ее происхождение не представляет для автора какой-либо тайны. “Главная причина” – в “невнимании Николая (Николая I. – В. Д.) к справедливым просьбам всех мирных горцев, которым он вместо страха внушил сознание унизительности их положения и сильную к себе вражду”. Из этого следовало, что для предотвращения войны русскому царю достаточно было правильно повести себя во время его визита на Кавказ в 1837 г. Сегодня уже мало кого устроит столь незатейливое объяснение. (Тем более, что война началась уже при Александре I.) Разве что тех, кому оно понадобится в целях, не имеющих касательства к исторической науке.
Трудно согласиться с Кундуховым и тогда, когда он дает весьма невысокие оценки Шамилю как полководцу. В частности, в блестящей (по мнению многих российских и зарубежных историков) экспедиции горского вождя в Кабарду в 1846 г. Кундухов не увидел ничего, кроме недостатка “решительности” и… “отваги”. Он не признавал за Шамилем талантов стратега и тактика, считая, что имам и его наибы побеждали “лишь храбростью и мужеством горцев”, “без всякого искусства”.