Я уж было решил, что официальная часть окончена, и хотел обнять папу, но он сурово меня отстранил. Рука его потянулась к моему левому нагрудному карману, но карман оказался пуст... (Отправляясь в путь, я зашил документы в складке кальсон - предосторожность оказалась нелишней.)
- Насколько я понимаю, ты не комсомолец? - сурово спросил папа. - Отказали в приеме? Или ты, может, и не вступал?
Я почувствовал, как тяжело было папе, одному из организаторов комсомола и делегату исторического III съезда, на котором выступал Ильич, задавать мне этот вопрос.
Но тут-то и был у меня припасен некий сюрприз. Не торопясь, расстегнул я брючный ремень и с некоторым усилием извлек из потайного "кармана" красную книжечку.
- Комсомольский билет! - обрадовался папа. Он даже весь преобразился, просветлел...
- Нет, это мой партбилет, - эдак небрежно обронил я, как будто речь шла о чем-то само собой разумеющемся.
Такого папа не ожидал. Он схватил партбилет, долго его ощупывал, обнюхивал - он так разнервничался, что мне пришлось срочно дать ему валерьянку.
- Спасибо, Лев! Я знал - ты меня не подведешь, - сказал папа, и скупая слеза выкатилась из-под его толстенных очков.
Всю жизнь я знал, что партия для папы - это все. И в тот момент я вспомнил, каким страшным ударом судьбы явилось для меня, юного пионера, исключение папы из партии в конце 1936 года.
...В этот черный день моей жизни, забежав в школьный сортир, я оказался там один на один со старшеклассником Сафроновым, который одно время был в нашем отряде вожатым.
- Эй, жид! - ни с того ни с сего сказал мне он, застегивая ширинку. Я подумал, что Сафронов, несмотря на его комсомольский значок, является отсталой личностью, обремененной пережитками прошлого.
Как обычно в подобных случаях, я прибег к помощи своего друга детства и покровителя.
- Как вам не стыдно?! Вы знаете, что сам Карл Маркс, наш главный вождь, был евреем? - спросил я, полагая, что сразил Сафронова наповал.
- Ну и что? И Карл Маркс - жид! - невозмутимо ухмыльнулся Сафронов, застегнув на ширинке последнюю пуговицу.
Я просто оторопел: такого я еще не слыхал!
- Что вы сказали?! Вы знаете, что вам за это будет? - решительно пошел я на него.
- А ты меня не пугай, ты первый в уборной про Карла Маркса стал говорить. За это дело, знаешь?.. - отпарировал "вожатый".
Как известно читателям, я никогда не дрался, но назвать моего друга детства и покровителя жидом?! Это, знаете, было слишком. Я так заехал Сафронову по скуле, что он от неожиданности отлетел к стенке. Однако сгоряча я не заметил, что в сортире мы с ним не одни: сзади меня, оказывается, сидел на унитазе верзила Стародворцев из его класса. Он развернулся и прямо с унитаза со всего маху врезал мне в глаз...
Меня повезли в глазную больницу на улице Горького, а после больницы папа повел меня, всего перевязанного, в милицию: составлять протокол. Он хотел отдать хулиганов под суд.
Но ни папе, ни милиционеру я не рассказал, из-за чего произошла драка. Подумал: "А вдруг и вправду про вождей в уборной нельзя говорить? Вдруг Сафронов расскажет про это, если я скажу, как он обозвал нас с Карлом Марксом?"
- Кто первый ударил? - спросил дежурный по отделению.
- Я! - признался я.
- Значит, сам и виноват! - сказал дежурный.
Папа стал с ним спорить.
- А вы кто такой? Где работаете? - спросил его милиционер.
- Я временно не работаю, - тихо ответил папа.
Это было для меня новостью, я был уверен, что папа работает в своем институте и еще в Военной академии.
- Почему в военной форме ходите? - пристал к нему милиционер. - Вы член партии?
- Я исключен, я подал апелляцию, - извиняющимся голосом сказал папа, но слова его ударили меня посильнее, чем кулак Стародворцева.
Папа без партбилета?!! У меня это не укладывалось в голове. От потрясения я потерял сознание и грохнулся на пол.
Боюсь, как бы после моего рассказа у читателя не сложилось впечатление, что я в Коммунистической партии очутился случайно, исключительно благодаря "мухляжу" батальонного парторга лейтенанта Кваши. Но в том-то и дело, дорогие читатели, что это не так. Путь в партию был предначертан мне с самого рождения и даже до него - умей я говорить в материнской утробе, я заявил бы во всеуслышание: "Если рожусь, прошу считать коммунистом!" Так же, как спустя двадцать лет заявил на передовой: "Если умру, прошу считать коммунистом!"
Итак, подобно гоголевскому Акакию Акакиевичу, родившемуся титулярным советником, я появился на свет божий коммунистом. Читатель знаком с обстоятельствами моего рождения, я не буду повторяться и возвращаюсь к детству лишь для того, чтобы рассказать о моем коммунистическом воспитании, каковое так или иначе все равно привело бы меня к заветному партбилету.