По аналогии со Швамбранией, граждане которой назывались швамбранами, граждане нашей страны КГБ именовались кегебенами.
У нас было все как в самом настоящем государстве: были вожди, разумеется, мы с Сережкой-Колдуном, кегебенский Верховный совет и правительство - пошли в ход китайские болванчики, которых когда-то мама любила собирать и привезла из Китая целую коллекцию. Если такого болванчика один раз щелкнуть по башке, он мог качать своей башкой целый час, как живой. Была армия - шахматные фигуры - маршалы и командиры, пешки и шашки - соответственно, рядовые, был Верховный суд - по совместительству мы с Сережкой, и был враг народа - Мирчик-Сопля, которого мы судили как троцкистско-зиновьевского двурушника и иностранного агента, подражая взрослым. Тогда в Москве начались процессы над врагами народа, и все об этом только и говорили.
Мирчика мы снова приняли в нашу компанию, но при условии, что он будет у нас врагом народа и тем искупит свою прошлую вину. Надо сказать, что он старался играть свою роль добросовестно, безотказно признавался в самых ужасных заговорах против КГБ и в своих связях с иностранными империалистами. За это мы его простили и назначили наркомом НКВД, а на роль врага народа приспособили нашего кота Вундеркаца. Кот был злой, царапался и кусался, его надо было изловить, а это было не так уж просто, а затем накрыть решетчатым ящиком из-под яблок, сверху на ящик мы еще клали несколько увесистых томов Маркса или Ленина из папиной библиотеки, иначе Вундеркац мог легко опрокинуть ящик и вырваться из своей тюрьмы.
Вундеркац, разумеется, в преступлениях не признавался, хотя за ним водилось немало грехов, он не умел говорить по-человечески, зато в тюрьме орал и бесился, как самый настоящий враг народа и шпион.
Игра наша, конечно же, велась в строгой тайне - так было интересней, - никто во дворе не должен был о ней знать, но Мирчик, разумеется, опять проболтался и выдал нашу тайну самому Лешке-Атаману.
Мы играли обычно у нас дома, так как у меня была отдельная большая комната, где нам не мешали взрослые и мы могли вытворять все, что вздумается.
И вот Атаман, законный властитель нашего двора, пожелал, чтобы я его позвал к себе посмотреть, что там химичат его мудрецы.
Лешка-Атаман считался самым сильным не только в нашем дворе. Ни в "Америке", ни в "Шанхае" никто не мог с ним сравниться - в шестнадцать лет он уже, как взрослый, работал молотобойцем на "Серпе и молоте", ему ничего не стоило одним мизинцем выжать двухпудовую гирю! Правда, в школе он доучился только до четвертого класса и в каждом классе сидел по два года.
Делать было нечего. Пришлось пригласить Атамана посмотреть на нашу игру. Нянька опасалась впускать "этого бандюгу" в квартиру - она боялась, что он что-нибудь стянет, но Атаман меня ни разу не подвел.
Он явился преисполненный достоинства, как и положено настоящему атаману, снисходящему к такой мелюзге, как мы с Колдуном, не говоря уж о Сопле, который был на два года младше нас. Держался он сперва развязно, по-хозяйски осмотрел мою комнату, потом заглянул без спроса в папину... и оторопел. Вся спесь вдруг с него слетела, и он превратился из Атамана просто в большого растерянного подростка.
Оказалось, что он в жизни никогда не видел, чтобы у кого-нибудь в комнате было так много книг. Я объяснил ему, что мой папа - красный профессор, научный работник, экономист, знает четыре иностранных языка, и поэтому у него четыре тысячи книг.
Лешка, так и не осиливший в школе таблицы умножения, преисполнился необычайного почтения к моему папе и перестал презрительно относиться к нам, "мудрецам".
Более того, он напросился, чтобы мы приняли его в свою игру, и мы, конечно, предоставили ему самый высокий пост в нашем КГБ. Ведь он был самым старшим из нас и по возрасту, и по положению, а главное, он был настоящим пролетарием, работал на "Серпе", не то что мы.
Сережка-Колдун сказал, что в коммунистическом государстве самое главное - диктатура пролетариата, и предложил назначить Атамана главным пролетарским диктатором, который будет командовать всем нашим государством, а мы должны будем ему подчиняться.
В нашем государстве Атаман установил такой же закон, какой действовал во дворе. Сколько мы его ни убеждали, что при коммунизме будет другой закон и все будут равны, он этой идеи уразуметь не мог. Не доходило до него, хоть кол на голове теши!