А как он читал! Думаю, что Алексей Толстой изображал царя Ивана не хуже артиста Черкасова, игравшего эту роль в фильме Эйзенштейна "Иван Грозный", поставленном по драме Толстого...
Помню, присутствовавший в зале известный историк академик Василий Васильевич Струве высказался в том смысле, что, мол, опричнину автор изображает, так сказать, в розовом свете, равно как и самого тирана. И вот тут Алексей Толстой с жаром стал доказывать прогрессивную роль опричников, которых назвал "чекистами своего времени”.
После всего этого могла ли мне прийти в голову мысль, будто славные чекисты нарушают ленинские нормы?..
Не буду скрывать того, что в эвакуации находился вместе с людьми, впоследствии сыгравшими видную роль в социалистическом лагере и международном коммунизме. Конечно, я не мог знать, что, скажем, лысый молодой человек, за которым всегда неотступно следовала его мамочка, станет министром в правительстве ГДР, а Фишер из Института мировой литературы (впоследствии "презренный ревизионист") возглавит австрийскую компартию... В нашу комнату (палату № 6), где мы с папой обитали вместе с двумя десятками сотрудников его института, частенько наведывались доктор Васил Коларов и Стелла Благоева - будущие руководители социалистической Болгарии. Они навещали своего больного товарища. Я имел честь спать (как "иждивенцу" мне койки не полагалось, а только тюфяк) почти под кроватью будущего деятеля ВНР Эрне Гере и его супруги, к которым заходил друг - немец по фамилии Ульбрихт.
Имелись и другие деятели ликвидированного товарищем Сталиным Коминтерна, случайно уцелевшие в период нарушения ленинских норм. Потом их из Ташкента перебросили в Восточную Европу, в наши "трофейные" государства. И бывшие обитатели балетной школы - тамараханумцы - заплясали под советскую дудку.
Я честно признаюсь, что лично у меня особых заслуг в глубоком тылу не было. Числился я там в категории иждивенцев и получал самую маленькую хлебную карточку. В общем, похвалиться мне вроде бы нечем.
Но спустя три месяца я настолько оправился, что начал ухаживать за девицей, работавшей на почтамте. Однако не девушки занимали мои мечты - я с нетерпением ждал повестки из военкомата. Даже ходил туда и спрашивал: почему меня не призывают, не забыли ли обо мне? Я только и мечтал о фронте, ожидая призыва в армию. Я считал себя обстрелянным человеком, несмотря на то что и винтовки в руках не держал.
Честно говоря, я и войны-то не видел, хотя побывал во многих передрягах, мотаясь от Смоленска до Москвы. Но теперь другое дело - в армии я попаду на настоящую войну...
И тогда на фронте я совершу какой-нибудь подвиг, а если потребуется, отдам свою жизнь за Родину и лично за товарища Сталина. Если я погибну, то на моей груди обнаружат письмо с адресом: "Москва, Кремль, товарищу Сталину", в котором я сообщу товарищу Сталину о страшной ошибке, допущенной НКВД в отношении дяди Марка.
Я не сомневался: как только мое окровавленное письмо доставят товарищу Сталину, он сразу же вызовет кого следует и прикажет удовлетворить мою просьбу.
- У такого героя, - скажет товарищ Сталин, - родственники не могут иметь никакого отношения к предателям Родины и троцкистским двурушникам.
Если же я стану героем, но не погибну - еще лучше. Я лично обращусь к товарищу Сталину.
Правда, план этот рухнул по вине моей тети: если бы я ее не послушался и пошел в батальон к дяде Феде, нашему соседу по квартире, я бы попал на фронт еще в 1941 году. (У меня и мысли не возникало, что меня могут в армию не призвать.)
Но меня постиг еще один удар: для военной службы меня признали непригодным из-за плохого зрения. Мне выдали "белый билет", каковым мои мечты были перечеркнуты...
Когда я оправился от этого страшного удара, у меня созрел другой план: стать ученым и изобрести гиперболоид, подобный описанному в книжке Алексея Толстого "Гиперболоид инженера Гарина". При помощи моего "луча смерти" Красная Армия сокрушит любого врага. Но для этого надо сначала окончить институт.
Решив, что все мои несчастья происходят из-за того, что я бежал из Москвы, я нанялся в вагон-ресторан "кухонным мужиком" (по большому блату через папиных одесситов-подпольщиков), чтобы в этом вагоне вернуться в Москву к тете. Ведь тетя сказала, что как только мы с папой разыщем его институт, я могу приехать к ней в Москву и поступать как мне угодно, хотя считала, что с моим слабым здоровьем мне на фронт идти нельзя. Сразу же простужусь и заболею, не говоря уж о моей близорукости.