Гитлеру я тоже пририсовал хвост и вдобавок рога и сделал подпись: "Не так страшен черт, как его малюют", - сказал товарищ Сталин".
Товарищ Сталин действительно сказал в какой-то своей речи такие слова про негодяя Гитлера, потерявшего человеческий облик, и они все время цитировались в газетах.
Но вечно ходивший "под мухой" замполит нашей пересылки газет не читал, это и сыграло роковую роль в оценке моей художественной идеи.
В восторге от открытого у меня таланта Всеволод Иванович, как драгоценную ношу, понес мое произведение замполиту, но вернулся от него белый, как бумага.
- Лева, - еле выговорил он дрожащими губами, - вас приказали немедленно отправить в маршевую роту. Зачем вы приписали туда товарища Сталина? Вы не можете себе представить, что я сейчас пережил... Если бы я не сказал этому идиоту, что подарю ему свой фотоаппарат взамен вашего плаката, мы бы вместе загремели под трибунал.
В доказательство он представил мне клочки бумаги, оставшиеся от плаката. На всякий случай мы стали рвать эти клочки на еще более мелкие кусочки, чтобы нигде и никогда не осталось вещественных доказательств.
Всеволод Иванович был расстроен неблагоприятным для меня поворотом событий значительно больше меня. Он чувствовал себя передо мной виноватым и, когда я уходил с пересылки, даже пытался всучить мне свои удочки и мормышки, стремясь загладить свою вину, но это богатство мне было ни к чему.
- Лева, - сказал он на прощание, - куда бы вы ни попали, обязательно скажите, что вы художник. И если будут спрашивать парикмахера или художника, смело выходите из строя.
С Переведеновки до Казанского вокзала, откуда я уже однажды отправлялся из Москвы в глубокий тыл, а теперь надеялся отправиться на фронт, наша маршевая команда топала пешком. Всеволод Иванович долго провожал меня, неоднократно повторяя свое напутствие. Но я решил не следовать совету Всеволода Ивановича.
Наша маршевая команда поехала не на фронт, а в тыл, еще более удаленный от фронта, чем Москва, - в город Горький, бывший Нижний Новгород.
Нас привезли в 193-й запасной стрелковый полк резерва Главного командования, из которого уже посылали на фронт маршевое пополнение.
Но это еще полбеды. В запасном долго не держали. Беда произошла, когда меня из-за моих очков послали на комиссию. Правда, на комиссии я симулировал, притворялся, будто вижу лучше, чем на самом деле, но полностью обмануть врачей мне не удалось. Мне дали нестроевую статью, написав, что в военное время я "ограниченно годен с коррекцией", то есть в очках, и могу быть использован только в тылу.
В результате получилось ни то ни се: ни фронта, ни гиперболоида... Если бы я знал, что так случится, я бы, наверное, послушал тетю и выбрал гиперболоид, а не Марьину Рощу под городом Горьким, где мне предстояло бесцельно околачиваться до конца войны в качестве придурка при клубе 3-го запасного батальона.
После истории со злополучным плакатом я поклялся никогда в жизни не брать в руки кисть, но и с бухты-барахты назваться парикмахером у меня не хватило смелости. С другой стороны, в ординарцы со своими данными я явно не годился. Бравый солдат Швейк был не по моей части. Вот и получилось, что не оказалось у меня другого выхода, как последовать наказу незабвенного Всеволода Ивановича, последними словами которого были: "Лева, если будут вызывать художников, выходите из строя".
Диплома об окончании Академии художеств предъявлять не требовалось, а мой новый начальник, замполит 3-го запасного батальона старший лейтенант Дубин, в изобразительном искусстве, по его чистосердечному признанию, "ни х... не петрил" (до армии он был колхозным бригадиром).
И все же, когда меня определили в бригаду художников при батальонном клубе, я ужасно испугался, что буду разоблачен. Но в этой "артели богомазов", как ее называл замполит Дубин, и был лишь один настоящий художник. Однако и он обычно отсутствовал - писал портреты полкового начальства. Все прочие были талантливыми самородками. Один, например, Хряков, был специалистом-профессионалом по Ленину. Правда, он умел рисовать портрет Владимира Ильича только в одном ракурсе, а именно в том, в каком он был изображен на красненькой тридцатирублевке. Портрет великого вождя этот самородок насобачился рисовать, изготовляя фальшивые купюры. В результате он много лет проработал художником в ГУЛАГе, опять же числясь специалистом по Ленину. А теперь благодаря Владимиру Ильичу Хряков по пути на фронт прочно осел в запасном полку.