Я стоял на посту как слепой. На всякий случай я кричал через каждые несколько минут: "Стой, кто идет?!" Но в овраге не было ни души. Наверно, разводящий про меня просто позабыл, а самовольно я не имел права уйти с поста. Тогда я решил еще немного подождать и, если смена не придет, дать сигнал тревоги - выстрелить из винтовки три раза. Я стал считать до тысячи и только досчитал до семисот, как вдруг винтовка сама рванулась из моих рук, а я от неожиданности упал и сильно ударился о камни. Кто-то выстрелил три раза, затем послышался сильный топот - это прибежал по тревоге караул с разводящим.
Обезоружил меня сам дежурный по полку, который решил обойти караул. Он спустился в овраг, когда я уже перестал кричать и считал. Не услышав окрика, он решил, что часовой уснул, и стал ко мне подкрадываться. Он подошел ко мне вплотную, а я его не видел. Дежурный по полку был в полной уверенности, что я на посту спал, и приказал меня арестовать и доставить в штаб. Это было ЧП! За сон на посту полагался трибунал.
При разбирательстве карнач и разводящий, видимо, перепугавшись, что им может тоже влететь, отрицали, что я их предупреждал и просил ночью меня на пост не ставить.
Но мой взводный подтвердил пропажу у меня очков, хотя тоже считал меня симулянтом.
Потом меня допрашивал сам командир полка. В тот момент эту должность занимал подполковник Кузнецов, видимо, человек он был незлой. Мне пришлось ему рассказать всю свою историю, как я попал из запасного полка на фронт.
Подполковник ужасно ругал этих "тыловых крыс", как он выразился. Присылают на фронт "всяких придурков", с которыми только одна морока.
Под трибунал меня решили не отдавать, но не знали, что со мной теперь делать и куда пристроить. Наконец определили дневальным в офицерскую землянку, где ночевали помощники начальника штаба.
Им не полагалось ординарцев. Я должен был приносить им еду с офицерской кухни и караулить их вещи. В землянке была печурка и немного дров, в мои обязанности входило ее топить под вечер и греть офицерский чай.
Когда дрова кончились, я отправился на поиски топлива, но так его и не раздобыл. Нигде не валялось ни одной щепки или чего-нибудь мало-мальски годного на растопку.
На Керченском плацдарме даже старый бурьян весь истопили, земля была голой, будто саранча все объела. Топку для полковых кухонь специально привозили с другой стороны, из Темрюка.
Вечером офицеры устроили мне скандал за то, что я со своими обязанностями не справился.
- Раз тебя поставили дневальным, ты обязан печку топить. Какой же ты солдат, если дров не сумел раздобыть! - заявил мне помощник начальника штаба по разведке.
Он вывел меня из землянки и сказал, указывая куда-то в темноту:
- Возле землянки командира полка стоит бричка. Ползи туда по-пластунски, чтобы часовой не заметил. Вынешь чеку из задней оси и снимай большое колесо, только по-тихому. И обратно его таким же макаром приволоки, мы его в землянке разобьем, на два раза хватит подтопиться.
Я ответил ему:
- Товарищ капитан, я в темноте ничего не вижу, и вообще я воровать отказываюсь. Как командир полка будет ездить без колеса?
- Командир полка и без твоих забот проживет, а ты о нас должен позаботиться, на х..ра ты нам тогда нужен?! - сказал в сердцах помощник начальника штаба по разведке и сам нырнул в темноту. Примерно через час он вернулся, таща колесо.
- Совести у тебя солдатской нет! - зло пробурчал капитан. - По твоей милости я, офицер, как свинья, должен был в грязи валяться. Раз ты такой честный, тебе греться на ворованном тепле не положено. И вообще, катись-ка ты лучше от нас к е... матери! Без тебя обойдемся...
После того как офицеры меня прогнали, я был переведен в полковой обоз.
Раньше мне никогда не приходилось красть. Даже моя китайская няня, водившая меня в мои пять лет в тяньцзиньские бардаки, и та считала воровство самым смертным грехом. Теперь, по прошествии четверти века, я могу чистосердечно признаться, что, несмотря на полученное воспитание, мне доводилось участвовать и в кражах, и в грабежах, особенно в тот период, когда я был писарем в стрелковой роте.
Собственно говоря, и по закону двора у чужих также красть не возбранялось. Это было мне с детства известно. Например, в школе можно было красть все, что хочешь. И если бы не наш директор, Михаил Петрович Хухалов, который жил в школьном дворе и ходил, не расставаясь с холодным оружием, пролетарская окраина растащила бы школу "по винтику, по кирпичику", как пелось тогда в популярной песне "Кирпичики".