Говорили, будто охрана, не разобравшись, приняла ишачиный рев за сирены воздушной тревоги, и комиссию срочно эвакуировали из зоны непосредственной опасности.
На этом смотр окончился, правительственная комиссия вылетела на другой фронт, и весь полк и причастное к этому мероприятию вышестоящее политначальство в страхе ожидало, что же теперь будет.
Несчастный майор Хавкин в ту же ночь скоропостижно скончался от инфаркта. Замполит с горя запил. Утром хор опять переформировали в стрелковый полк и отправили на передовую…
Лично для меня это кошмарное ЧП окончилось тоже неожиданно. После того как я не удержался в штабных из-за истории с полковничьим колесом, меня по окончании смотра решили вообще списать из полка. Но вдруг я был вызван к комсоргу полка лейтенанту Кузину:
- Решено укрепить партийно-комсомольскую прослойку в обозе, - сказал лейтенант. - Комсомольское бюро рекомендует направить тебя во вьючный взвод. Ты парень подкованный политически и по-русски говоришь, а у нас в обозе одни елдаши собрались, всякие там туземцы и татары. Говоришь с ними по-человечески, а они в ответ: "Моя твоя не понимает". В общем, после ЧП морально-политическое состояние надо срочно поднимать, а также изжить позорные факты скотоложства и прочие упущения в комсомольской работе.
В обоз я не отказывался идти, я всегда любил лошадей, но убедить Кузина в том, что никогда не был комсомольцем, оказалось невозможно.
- Как так не был? Ты же комсоргом эшелона ехал. Факт! Ежели комсомольский билет утерял, имей мужество честно признаться, как нас партия учит. Дадим строгача, а после снимем, когда оправдаешь доверие...
В конце концов пришлось "честно признаться", что утерял комсомольский билет, чтобы от Кузина отвязаться. Мне выдали новый взамен "утерянного" и влепили строгий выговор с занесением в учетную карточку.
Я всегда боялся вступать в комсомол, так как при этом надо было рассказывать автобиографию и заполнять анкеты с роковым для меня вопросом: "Есть ли репрессированные родственники?"
Когда я уходил в армию, тетя мне твердила: "Лева, заруби себе на носу, что никаких репрессированных родственников у тебя не было, нет и не будет! Ты понял? Иначе будешь иметь неприятности". А тут такое случилось, что я пошел в комсомол без всяких анкет!
Итак, я стал служить в горновьючном транспортном взводе в качестве комсомольской прослойки между елдашами и ишаками. Не знаю, прав ли был Кузин насчет позорных фактов скотоложства - в отношении нацменов такое предубеждение почему-то бытует до сих пор (по-моему, это просто отрыжка великодержавного шовинизма). Но насчет того, что с елдашами трудно было договориться, он оказался прав.
Во вьючном транспорте в основном оказались нацмены с Кавказа, насколько я понял - сплошь зараженные предрассудками и пережитками прошлого в их отсталом сознании. Политработу с ними проводить было довольно трудно, поскольку они вообще по-русски ни в зуб ногой не понимали либо делали вид, что не понимают. Только исполнявший обязанности командира взвода сержант Мамедиашвили кое-что кумекал, но и с ним установить контакт было почти невозможно. Он был весь увешан медалями и держался с таким высокомерием, будто командовал не несколькими десятками ишаков, а по крайней мере кавалерийским корпусом.
И все-таки я отважился к нему подступиться.
- Москва! - сказал я, показывая на свою грудь.
- Еврей? - понимающе переспросил сержант.
Я не стал скрывать свою национальность, подобно Сашке.
- Еврей. Из Москвы, - подтвердил я.
- Еврей из Москва - плахой чэлавек! - презрительно сказал Мамедиашвили и больше не удостаивал меня разговором.
Между прочим, многие из ишачников (так в обозе называли солдат, работавших с ишаками, в отличие от коноводов) носили подобные же фамилии: Намиашвили, Утиашвили, Додашвили. Зная знаменитую грузинскую фамилию Джугашвили, которую прежде носил товарищ Сталин, я не сомневался, что все они из грузинских племен, и только много позже, когда я уже эмигрировал в Израиль, установил, что все они были моими братьями, с которыми я объединился на своей исторической родине.
Ишаки сперва меня тоже не признавали. Это были те самые животные, из-за которых случилось ЧП, и теперь они находились в обозе как на положении штрафников. Конечно же, нельзя было бы обвинять этих животных в том, что именно они виноваты в срыве важнейшего политического мероприятия, которому придавало такое большое значение политбюро и лично товарищ Сталин, но все же определенная доля вины на них легла.