Ишаков не таскали по Особым отделам, так как даже Особый отдел, который обычно знает, что к чему, не решился заподозрить их в преступном умысле. Но определенные оргмеры в отношении них были приняты без промедления: специальным приказом по полку, последовавшим сразу же после ЧП, ишаки впредь и навсегда были удалены от мест построений личного состава не менее чем на два километра.
Приказ предназначался не столько для ишаков, сколько для высоких обозных инстанций, откуда после ЧП могли последовать всякие ревизии.
Исполнение этого приказа и было возложено на меня - я должен был пасти ишаков в светлое время суток - от рассвета до заката. В темное время суток за ишаков отвечали елдаши под командованием Мамедиашвили. Они под покровом темноты гоняли ишаков со склада боеприпасов на передовую и обратно, доставляя патроны, мины и снаряды.
Другая мера, в приказе не упомянутая, покарала ишаков куда чувствительнее. Полковой начпрод сразу же после ЧП, проявив политическую сознательность, приказал снять ишаков с фуражного довольствия и полностью перевести на подножный корм.
- Где ж это видано, где ж это слыхано, чтоб ишаков кормили овсом? - заявил он, перефразируя известное стихотворение Маршака. - Мы коням лучше норму прибавим.
Эта непродуманная мера едва вторично не привела к трагическим последствиям как для полка в целом, так и для меня лично.
Начпрод не учел того обстоятельства, что подножный корм в это время года почти отсутствовал, а работа у ишаков была тяжелая - несмотря на свой малый рост, они поднимали грузы большие, чем кони, но о последствиях начпродовского приказа позже.
Пока лишь замечу, что, находясь в обозе, я пришел к заключению: институт придурков в армии настолько всеобъемлющ, что охватывает не только личный, но и конский состав. Это было очень заметно в нашем обозе при сравнении статуса коней с положением ишаков. Ишаки трудились в поте лица, но фуражное довольствие и почет доставались коням. "Кони сытые бьют копытами, встретим мы по-сталински врага!" - пелось в песне. Не думаю, чтобы поэты Лебедев-Кумач или Фатьянов решились бы даже упомянуть ишаков. Особенно рядом с именем товарища Сталина.
Ишаки были изгнаны и из наградной документации. Дело в том, что при оформлении подвига, согласно канцелярской традиции, которой строго следовали писари, герою полагалось произнести возглас: "За Родину, за Сталина!" Но разве писарь (если он в здравом уме) посмел бы, к примеру, написать в наградном листе: "Гвардии сержант Мамедиашвили с возгласом "За Родину, за Сталина!" прорвался на ишаках сквозь вражеский заслон". И сержанта Мамедиашвили "усаживали" на коня...
Говорят, Мамедиашвили по получении наградного приказа был возмущен допущенной несправедливостью и даже ходил жаловаться замполиту. "Ишак работал, - заявил он, - а лошадь награда получил?!" Но его протест был оставлен без последствий.
Таким образом, в нашем обозе кони являлись как бы придурками-ветеранами, их жизнь тщательно оберегали. Если конь отдавал концы, назначалась комиссия, приезжал дознаватель: не была ли допущена преступная небрежность? Могли и к ответственности привлечь, и в штрафную сунуть, если дознавателю не поставишь пол-литра. А ишаков списывали в расход, как простых солдат, без всякого отчета.
С этими животными мне все-таки удалось наладить контакт. Наблюдая за ишаками, я обнаружил, что они тоже отличаются друг от дружки по породам, словно люди по национальностям. Мои выводы подтвердил ветфельдшер Мохов.
Оказалось, что когда-то, до войны, полк стоял в горах на границе с Китаем, и часть ишаков происходила оттуда. Это были маленькие пятнистые существа, ужасно голосистые. Орали они, как иерихонские трубы. Другая порода была из Ирана, где полк стоял до войны. Иранцы были черной масти и тоже орали, но тише китайцев. Еще были серые, обычные ишаки, наши, советские, из Средней Азии и с Кавказа. Эти предпочитали помалкивать. Я обнаружил, что в стаде верховодят китайцы и вожаком, которому все беспрекословно подчиняются, является одноухий ишак по кличке Хунхуз.
Вспомнив свою черепаху Синь, я решил поговорить с ним по-китайски, может быть, он меня поймет? Правда, китайские слова я почти начисто позабыл. Однажды, когда он чесался боком о камень, я спросил: "Шиза ю?" - "Блохи есть?" (По-китайски это было одно из матерных ругательств, которых я набрался в портовых забегаловках, куда меня таскала моя китайская няня.) В ответ Хунхуз стал энергично чесаться об меня - значит, понял!
Я припомнил еще несколько матерных китайских слов... В отличие от Мамедиашвили и елдашей, он меня признал своим, и стадо стало мне повиноваться. Однако Хунхуз оказался существом коварным и моим доверием злоупотребил. И все из-за начпрода, лишившего ишаков довольствия.