Разговор коснулся Василия Титовича, причем старшина всячески его расхваливал и превозносил. Мол, интеллигентный человек с высшим образованием, не чета прочим...
- Беда только с ним - пьет по-страшному и пьяный на рожон лезет, под пули. А у него жена, - сокрушался старшина.
- Беречь такого человека надо, чтоб не пропал по пьянке, - поддакнул ему придурок со склада.
- Между прочим, есть у Василь Титовича друзья, которые плохую услугу ему оказывают. Водкой его снабжают, - заметил старшина.
- Да вот он сидит, фляжку-то за пазухой припрятал, - указал на меня кладовщик.
Пользуясь моим замешательством, а также тем, что от выпитой чарки меня малость развезло, они заморочили мне голову, и, руководствуясь гуманными соображениями, я отдал старшине инженерскую флягу.
Василию Титовичу мне пришлось соврать, будто начпрод отказал в его просьбе...
Разумеется, старшина растрепал эту историю по всему полку, мой обман был разоблачен. Я сказал шефу, что взял грех на душу ради спасения его жизни, но Василий Титович моих оправданий не принял.
- И ты, Брут, меня продал? Кому? Этому сексоту Мильту! - сказал он. - Хотели к ордену тебя представить за высоту 718, но раз ты скурвился - получишь медаль.
Я расстался с Василием Титовичем, который убыл из полка, так и не простив мне старой обиды. И по сей день мне становится неловко, когда я вспоминаю об этом случае.
Были у меня и срывы…
Помню, как отчитал меня дивинженер, когда я в первый раз явился к нему с донесением. Тогда мы сидели в знаменитых (благодаря писателю Сергею Смирнову) Аджимушкайских каменоломнях, где был сущий ад, все были черными от копоти. Оттуда я километра три плелся по непролазной грязи до штаба дивизии. Когда я добрался до дивинженерского блиндажа, оборудованного саперами со всем возможным комфортом, то внешний видик у меня был тот еще… Мне был дан такой нагоняй, что я стал выходить еще до рассвета и, не доходя до инженерского блиндажа, чистился и умывался в воронке, наполненной дождевой водой. Обычно во время туалета рядом проезжал верхом какой-то человек в форме без знаков различия. Зато конь под ним был по всей форме, и по "будке"всадника я решил, что какой-то придурок разминает генеральского коня.
Однажды подхожу я к своему месту и вижу, что он там стоит рядом с конем и писает в мой "умывальник”. Будь на моем месте Васька, толстозадый придурок тут же схлопотал бы по "будке”. Я же от досады первый раз в жизни выругался матом.
Видимо, у меня это вышло недостаточно внушительно: он преспокойно дописал, застегнул ширинку и, издав в ответ на мой укор неприличный звук, ускакал на своем шикарном коне.
Через некоторое время к нам в полк приехал товарищ Ворошилов, он был представителем Ставки на нашем участке фронта. Я оказался тогда около штаба по каким-то делам и видел его буквально в трех шагах. Если бы мне не сказали, что это Климент Ефремович, я бы его никогда не узнал без усиков и без маршальской формы. С ним было несколько человек в плащ-накидках и в том числе толстозадый обладатель "будки”, по которой я не смазал исключительно в силу своей хлипкости. Этот "интеллигент"оказался командующим Отдельной Приморской армией – генерал-полковником Еременко! Разумеется, больше я на то место не ходил.
Однажды я схватил десять суток "губы"по милости все того же Василия Титовича Полежаева. Было это в Ялте, после севастопольских боев. Василий Титович тогда здорово ударял по женской части, в полку он отсутствовал. А тут прибыл приказ: срочно представить офицерский состав к награждению.
Командир роты представил взводных, но его самого должен был представить к награде его начальник – полковой инженер.
Конечно, капитан Семыкин не хотел оставаться без награды и приказал мне живого или мертвого Полежаева отыскать.
Я сбился с ног, обегав все злачные места Ялты, где имели обыкновение бывать наши офицеры, но Василия Титовича не нашел. Обдумав ситуацию, я пришел к выводу, что если бы я и обнаружил в каком-нибудь злачном месте Полежаева, то все равно ему в этот момент было бы не до реляции и все равно эту реляцию пришлось бы составить мне. Поэтому я со спокойным сердцем представил капитана Семыкина к наивысшей боевой награде – ордену Красного Знамени. Составив реляцию, я, как обычно, подписался за инженера и отнес в штаб полка.
Спустя несколько дней в штабе появляется Василий Титович, не подозревая о происшедшем, и узнает, что он представил командира саперной роты к самой высокой боевой награде. Как обычно, он был в подпитии и никак не мог сообразить, в чем дело. Он стал отрицать, что, мол, никакого Семыкина к награде не представлял. Тогда ему предъявили его собственноручную подпись. Василий Титович так разозлился, что в сердцах меня продал. Не знаю уж в какой раз я оказался на волосок от штрафной – теперь отстоял меня награжденный мной командир роты.